Эта Мароция не дает мне покоя. Я увидела ее во сне; рано или поздно это должно было случиться. Странный диалог, почти ссора, как перед зеркалом. Мароция говорила непрерывно, слова у нее получались и ясные, и слегка расплывчатые в конце, выходило несколько путано, но в результате я могу привести диалог так, как запомнились мне основные его моменты.
«Ты гарантируешь, — говорила Мароция, — что овца — животное католическое?»
«Ничего я тебе не гарантирую. Больше того, по-моему, ты говоришь самую настоящую белиберду».
«Знаешь, мне сказал это синьор папа, а он в таких делах разбирается».
«Ну и хорошо. А я-то при чем?»
«Мы с тобой подруги или нет? Мне хочется, чтобы у нас было согласие во всем, в том числе и в вопросе об овцах».
«А с какой стати овца должна быть католичкой?»
«Разве овца не мать ягненка? Это почти что мать божественного агнца».
Я была раздражена и недовольна.
«Ягненок — сын овцы, тоже мне открытие. А Бог здесь ни при чем».
«В таком случае овца, мать ягненка, оказывается в равном положении с мадонной».
«Нет-нет, это уже святотатство. Я не согласна».
Я передаю слова, прозвучавшие во сне, который казался мне очень длинным, и пытаюсь спасти их смысл, каким бы сумасбродным он ни казался. В своем пересказе я не использовала заглавных букв и должна была убрать пунктуацию, потому что во сне не бывает ни точек, ни запятых. И теперь бесполезно терять время и отыскивать смысл в таком сне, как этот, во сне, который рисует совершенно бессмысленную и святотатственную ситуацию, спровоцированную Мароцией, поставившую меня в затруднительное положение во сне, и ставит меня в трудное положение даже теперь, когда я все это вспоминаю. Счастье еще, что люди не несут ответственности за свои сны. Я не могу поговорить об этом даже с Джано, ведь я должна притворяться, будто не знаю Мароцию, с которой познакомилась, тайно читая его книгу. Интересно, что во сне я оказалась лицом к лицу с моим «альтер эго» из романа. Могло бы получиться что-нибудь поинтереснее из этой «исторической» встречи Клариссы и Мароции, но что есть то есть.
Джано
Плохие вести о Занделе. Один мой студент, иногда подрабатывающий в его мастерской урбанистики, сказал, что архитектор раз или два раза в неделю ложится в больницу «Фатебенефрателли» на острове Тиберина для переливания крови. Таким образом подтвердилась догадка об эритроцитах. Но мне кажется, что переливание — это крайняя мера, к которой прибегают, когда лекарства уже не помогают. Я не говорил об этом с Клариссой, чтобы не усиливать ее напряженность, которую я безусловно связываю с болезнью Занделя.
Когда Кларисса в депрессии, она разряжается, переворачивая в нашей квартире все вверх дном. Вызвала обойщика и велела наклеить новые обои в столовой и спальне. Японские в столовой и голубые муаровые в спальне. Прежде чем поручить мастеру работу, она, конечно, показала мне образцы обоев, ожидая моей реакции, но я знал, что решение она уже приняла, так что мне оставалось только одобрить ее выбор и даже выказать что-то вроде энтузиазма.
— Японские обои прекрасны, — сказал я. — Так и кажется, что ты в Японии.
— Япония еще дальше Китая, спасибо, — сказала Кларисса скучным голосом.
Пока обойщики заканчивали оклейку стен новыми обоями, Кларисса, воспользовавшись тем, что мы обедали на кухне, задала мне вопрос слишком уж безразличным тоном:
— Ты не думаешь, что следовало бы справиться насчет Занделя?
— У кого?
— Не знаю. Были же у него друзья.
— Почему ты говоришь «были»? Он же не умер.
— Его не видно уже несколько месяцев. Так что он все равно что умер или почти умер.
— Попробую узнать что-нибудь в университете. У его студентов или у кого-нибудь из коллег.
Клариссу мои слова вроде бы успокоили, и она стала следить за рабочими, которые намазывали рулоны клеем и прикладывали бумагу к стенам.
— Я пытался дозвониться до него по мобильнику, но он у него всегда отключен. Ясно, что он не хочет ни с кем разговаривать.
— Странный тип этот Зандель. Вроде был другом, а теперь прервал всякую связь.