В случае, если я решу опубликовать роман и найду издателя, то в начале своей книги я поставлю только эпиграф-эпитафию, в котором объясню, что события и вовлеченные в них персонажи — это плод исключительно моего воображения и что они не имеют ничего общего с фактами и лицами, заимствованными из так называемой реальной действительности. А с другой стороны, чтобы отмести подозрения, вероятно, лучше было бы открыто сказать, что факты и персонажи почерпнуты именно из самой жизни. Подобное заявление побудило бы читателей воспринимать все наоборот, потому что писатель, всем известно, лгун по призванию. Если Кларисса прочтет истории, которые посвящены ей (как Мароции, конечно), я уже догадываюсь наперед, что она их никогда в душе не воспримет как настоящие, и только поздравит меня с таким буйным воображением.
А пока я еще жду ее реакции, когда она подаст какой-нибудь знак, свидетельствующий о ее тайном знакомстве с моей книгой.
Кларисса
Джано и Луччо не понравились друг другу. Ну что ж, я не стану от этого рвать на себе волосы. Я могла это заранее предвидеть, но почему-то наивно верила, что им все же удастся найти щелочку для общения. В результате получилось даже хуже, чем ничего.
Я с трудом прочитала еще несколько страниц книги Джано и убедилась, как и подозревала, что он действительно намерен опубликовать свой так называемый роман. Это стало модой или даже манией: политические деятели, певцы, промышленники, серьезные академики, телеведущие, безработные, известные шлюхи, бездельники — все уже написали или намереваются написать роман. Почему? В романе есть все — приключения, импровизация, игра в жизнь, трагедия, парадоксы, описания, выдумки, философия, психология, секс, переживания, насилие, чувства и умные мысли. Поэтому роман нравится всем — и тем, кто читает, и тем, кто пишет. В нем все концентрируется или распыляется в зависимости от способностей, таланта, фантазии, языка и намерений автора. Даже такой пользующийся успехом урбанист, как Джано, уже почти закончил свой роман, и вот увидишь, дорогая Кларисса, найдет издателя и, почему бы и нет, еще и литературную премию получит.
Правда, однако, ни публикация, ни даже премия не сделают из урбаниста писателя. Но Джано задумал написать роман на два голоса, используя прием «открытого монолога», уже примененный несколько лет назад одним писателем, удачно переложившим в такой манере встречу Пенелопы и Одиссея после возвращения героя Гомера на Итаку. В том случае речь шла о любовной дуэли между двумя героями, Одиссеем и Пенелопой, тогда как в романе Джано раскрываются бесславные предательства двух специалистов-урбанистов и их жен и любовниц. Роман развивается без удивления и раскаяния автора, прыгающего, как тарантул, и так же, как это насекомое, несущего в себе дозу яда — болезненную, но не смертельную.
Немного эротики, согласна. Но мои встречи с Занделем в описании Джано выглядят совершенно фантастически, и именно поэтому я должна с гордостью признать, что довольно близки к реальности. Я и не представляла себе, что Джано обладает такой бурной эротической фантазией, и не понимаю, почему с некоторых пор в постели со мной он больше не прибегает к своей камасутре. Наша постель, сказал бы Джано, теперь суха, как песок в Сахаре.
В этом романе Джано творит смесь опыта и выдумок, делает их вероятными, наделяя новыми именами реальных людей. Больше всего меня взбесили, конечно, не нездоровые эротические упражнения, приписываемые мне и Занделю (то есть Мароции и Дзурло), а тайная встреча в Страсбурге с Таней (Валерией), цикламены, преподнесенные этой проститутке, как какой-нибудь гранд-даме. На деле Валерия ужасная свинья, всегда готовая спариться с первым встречным — трахнулась, и до свидания. Если Джано это нравится, так ему и надо, но с тех пор, как он провел ночь в ее доме, похоже, его мнение резко изменилось. Остается только удивляться, почему он так долго ничего не понимал.
Джано
Мне трудно включить в мою книгу (а ведь хотелось бы!) серию граффити, которые придали бы смысл «бродячим» настроениям, выплескивающимся на стены города. Иногда в этих надписях чувствуются обычные анархические выпады, но всегда выражается недовольство молодежи, отчаяние и ярость, направленная против всех и вся, ярость, леденящая сердце. Кто знает, сколько в них скрытой взрывной энергии, а может, это всего лишь летучий «синдром спрея». Какая же путаница вырисовывается на городской штукатурке, если мы соглашаемся со смелым лозунгом «Sex Mix», провозглашенным с помощью пурпурной краски на одной из стен пьяцца Эуклиде (участок, отмеченный зеленым цветом в моем проекте сноса зданий). Может быть, мне следует включить в книгу интерпретацию такого явления, как граффити? Да нет, наверное, правильнее будет оставить надписи в покое, всякий раз возлагая на читателя-постмодерниста бремя анализа настенной герменевтики Так, например, трудно сочетать надписи об этике и банках с сообщением крупными буквами: «Бог есть», что в действительности означает не существование Бога, а наличие героина.