Я объяснил ей все это, чтобы она знала, кто я такой и каковы мои намерения. В ответ я услышал:
- Итак, куда же нам лучше поехать?
Я назвал один из ресторанов, но она только скривила губы.
- Почему бы нам не поехать за город, например в Фьюмичино?
- За город, в такую погоду?
- Так даже лучше... И потом это на море, и мы сможем поесть там рыбы.
Подумав, что такой дальний путь поможет нам сблизиться и что, быть может, она не зря предлагает мне эту прогулку, я сказал:
- Хорошо, едем в Фьюмичино.
Когда мы проезжали площадь Кавура, она попросила остановиться около какого-то бара, сказав, что ей нужно позвонить матери и предупредить, чтобы та не ждала ее домой. Она вернулась оттуда очень оживленная и весело сообщила мне:
- Бедная мама... она спросила, где я и с кем, а я ей ответила - с Аттилио... Вот теперь ей придется поломать себе голову, что это за Аттилио.
Завернувшись в свой плащ, она живо уселась в машину. И мы поехали.
Мы выехали из Рима по блестящему, как зеркало, шоссе Мальяна. Солнце сверкало так ярко, что было больно глазам. Но не проехали мы и двух километров, как небо почернело и начался страшный ливень. И пока "дворник" расчищал залитое дождем ветровое стекло, я решил, не теряя времени, рассказать ей о себе и о своих планах.
Видя, что мои слова находят у нее живой отклик, я почувствовал облегчение. Она говорила:
- Человек не может жить один, как какая-нибудь собака, ему нужна подруга жизни, нужна ласка, нужна любовь.
- Вот именно.
- И потом, - продолжала она, - мужчина, у которого нет любимой женщины, теряет желание трудиться. Действительно, ну для кого ему тогда работать?
- Верно!
- Женщина вносит в жизнь мужчины столько обаяния, нежной привязанности, сколько не может ему дать ни один друг.
- Что и говорить!
- Мужчину, у которого нет подруги, нельзя назвать настоящим мужчиной.
- Я думаю точно так же.
- В тяжелые и печальные дни одна только женщина может утешить мужчину и вдохнуть в него новые силы.
- Святые слова.
- Мне кажется, что такому человеку, как вы, - заключила она, - нужна добрая и сердечная девушка, которая бы о вас заботилась больше, чем о самой себе, девушка, которая бы вас хорошо понимала и была бы даже способна на жертвы.
В общем, она оказалась так умна, проницательна и благоразумна, что я совсем успокоился: именно о такой девушке я и мечтал.
- Как вас зовут? - спросил я.
- Джина, - ответила она.
И тогда я сказал:
- Джина, я чувствую - мы созданы друг для друга.
И придерживая одной рукой руль, другой я попытался найти ее руку, но она сказала:
- Ты лучше правь, а руку мне успеешь пожать и в Фьюмичино.
И хотя это "ты" было сказано вполголоса и как бы невзначай, я был очень доволен.
Между тем среди рваных и черных туч снова проглянуло ослепительное солнце. Мы проехали станцию Мальяна, и дорога пошла через зеленые, пропитанные влагой поля, которые теперь блестели, словно озеро.
Дорога была совсем пустынна, нам встретилась только одна маленькая светло-коричневая машина, в которой сидели двое мужчин. Они то перегоняли нас, то оставались позади, словно не хотели потерять нас из виду.
- Чего им нужно, этим болванам? - сказал я и, включив мотор на полную мощность, обогнал их.
Она выглянула из машины и с усмешкой сказала:
- Двое мужчин без женщин, вот и развлекаются, как умеют. Бедненькие!
Я оглянулся на дорогу и, видя, что машины больше нет, снова замедлил ход. Но вот кончились мокрые от дождя поля, и дорога пошла через лес. Черный асфальт весь был усыпан желтыми, оранжевыми и коричневыми листьями, сбитыми ветром и дождем. Деревья в лесу тоже были желтые, оранжевые и коричневые, а сейчас, залитые солнцем, они казались золотыми.
Вдруг она вскрикнула:
- Смотри, какая красота! Ну-ка, останови машину.
Я остановил, и она сказала мне:
- Знаешь, что я придумала? Ты выйдешь сейчас из машины и соберешь мне в лесу букет цикламенов.
- Цикламенов?
- Ну да. Посмотри, сколько их здесь!
Я взглянул и, действительно, под кустами, среди желтых листьев и яркой зелени мха, увидел множество цветущих розовых цикламенов.
Она томно прошептала:
- Ты не хочешь нарвать букет для своей Джины?
Она погладила меня по щеке и, словно для поцелуя, протянула свои губы. Я решил, что настал вполне благоприятный момент заключить ее в свои объятия. Но она оттолкнула меня:
- Нет, нет, только не здесь, подожди до Фьюмичино. А пока ступай и собери мне букет.
Я послушно вылез из машины, оставив дверцу открытой. Она крикнула мне вдогонку:
- Ступай дальше, там цветы еще красивее!
И я, с трудом пробираясь через кустарник, цепляясь брюками за колючки, все дальше углублялся в лес и собирал ей цикламены.
После дождя в лесу было очень сыро, пахло влажной землей, мхом и гниющим деревом. На каждом шагу с веток, которые я задевал головой, на меня обрушивались целые потоки дождевых капель, так что вскоре лицо у меня стало совсем мокрое.
А цикламены были действительно хороши, и, собирая их, я с радостью думал, что вот, наконец-то, у меня есть девушка. И мне было приятно собирать для нее букет. Я старался срывать самые крупные, самые высокие и яркие цветы. И я слышал, как она кричит мне:
- Иди, иди подальше... Там цветы еще лучше!
Наконец, стоя в самой гуще зарослей кустарника, я выпрямился, чтобы показать ей уже готовый букет. Как вдруг сквозь заросли низкого кустарника, в просветы между деревьев я увидел, что у обочины дороги остановилась светло-коричневая малолитражка, из нее вылез человек в плаще и торопливо пересел в мою машину. Я закричал:
- Стой... Стой! - и бросился бежать. Но оступившись, упал на землю, лицом в мокрый мох.
О моем возвращении лучше не вспоминать.
Я прошел пять километров пешком. Я был так потрясен, что до самого переезда у Фьюмичино не выпускал из рук букета цикламенов. Мне не хочется даже рассказывать о том, как спустя неделю, выходя из одного магазина в центре Рима, я встретил эту ведьму и отправил ее в полицию.
Теперь меня терзало лишь то (моя машина со снятыми шинами была найдена дня через два на проселочной дороге), что когда я, бросившись к ней, закричал:
- Воровка... Наконец-то я нашел тебя, воровка! - она сделала вид, что не знает меня, и нагло отвечала:
- А ты кто такой? Я не знаю этого колбасника.
Вы понимаете, она, так же как и мои друзья, так же как и девчонка с виа Пинчано, назвала меня колбасником!
С тех пор я отпустил себе длинные висячие усы. Но все же, несмотря на эти прекрасные светлые усы, девушки я до сих пор не нашел.
Аппетит
Если как-нибудь утром вы пройдете мимо больницы с той стороны, где на ее стене, словно марки на конверте, густо-густо налеплены мраморные дощечки со словами благодарности за исцеление или мольбой о нем, то вы увидите неподалеку от часовни Мадонны большой красивый цветочный киоск, заставленный горшочками с цветами, раскрашенными статуэтками, корзинами, перевязанными лентами. Там родственники и друзья покупают цветы для несчастных больных. Этот же киоск снабжает цветами весь квартал. Торгует в нем высокая толстая белокурая женщина. У нее есть сын, очень похожий на нее,- он помогает ей торговать. Зовут его Карло, ему девятнадцать лет, а весит он уже добрый центнер. Взгляните на него внимательно. Лицо у него жирное и веснушчатое, рыжие волосы ежиком, на носу - очки с толстыми стеклами. Всякий раз, когда он поворачивается, грудь его подрагивает, как у женщины. У него уже брюшко, а его ноги напоминают колонны. Одет он по-американски - спортивная куртка и полосатые брюки. Куртка тесно облегает его тело, словно жилет, а когда он наклоняется, то так и кажется, что брюки на нем вот-вот лопнут сзади по шву. Раньше мы были с Карло друзьями, но теперь он со мной в ссоре, и это огорчает меня, прежде всего потому, что один его вид разгонял любую печаль. Чтобы развеять грусть, достаточно было посмотреть, как он ест: аппетит - будь здоров! Такого я больше ни у кого не встречал. Карло был способен съесть с хлебом полкило спагетти под соусом, а потом разочарованно заявить: "Я даже не почувствовал... Боже мой, как я голоден!" Иногда друзья специально приглашали Карло в ресторан - ведь одно удовольствие посмотреть, как он будет есть. И он не заставлял себя упрашивать. Однажды меньше чем за полчаса он уплел ягненка целиком, обсосав каждую ножку так, что на блюде осталась только груда костей. Дома он так есть не мог - его мать была скупа, да с продажи цветов особенно и не разбогатеешь. Поэтому, зная, что зрелище того, как он ест, - своего рода спектакль, Карло сам набивался: