- Когда состарюсь и не смогу больше работать, - ответил он как-то раз, когда у него об этом спросили. Вот уж странный ответ, ведь на вид ему было не меньше восьмидесяти.
Мало-помалу я начал все чаще подумывать об этом кладе и вполне поверил в его существование, потому что за несколько лет перед тем, как раз во время оккупации, серебро и правда было похищено и князю так и не удалось разыскать его. Раздумывая об этом, я закипал бешенством при мысли, что сокровища находятся в руках Маринезе, который не сегодня-завтра умрет от удара в своей хибарке, и тогда - прощай клад! Я пробовал было подъехать к старику, но он - этакий мошенник! - вином себя угощать позволял, а язык держал за зубами.
- Даже если бы ты был моим родным сыном, - торжественно заявил он мне в конце концов, - и тогда я не сказал бы тебе, где спрятан клад. Ты молод и должен работать... А деньги нужны старикам, которые устали и не могут больше трудиться...
Тогда я, отчаявшись, сговорился с другим официантом, помоложе меня, белобрысым Ремиджо. Он сразу же загорелся, но так как был страшно глуп, то принялся строить всякие воздушные замки: вот мы с тобой разбогатеем, я куплю машину, мы вместе откроем бар - и тому подобное. Я ему на это сказал:
- Сначала нужно отыскать клад... И потом, не забирай себе в голову слишком много... Мы разделим клад на четыре доли... Три я возьму себе, а четвертая - тебе... Согласен?
Он все так же восторженно ответил, что согласен. И мы сговорились встретиться в ту же ночь, после двенадцати, на виа Аурелиа Антика.
Стоял май, самое начало мая, и оттого, что небо было усыпано звездами и ярко светила луна, освещавшая все, как днем, а воздух был напоен весенним теплым ароматом, у меня не возникало чувство, что я собираюсь совершить нечто преступное, нападая на жалкого старика, - все представлялось мне какой-то забавной игрой. Мы пошли по виа Аурелиа, между древних стен, за которыми тянулись огороды и сады монастырей. Я захватил с собой лопату на тот случай, если бы Маринезе отказался дать нам свою, а Ремиджо, чтобы он не шел с пустыми руками, вручил железный ломик. В лавочке на площади Витторио я заранее купил револьвер и обойму патронов, однако револьвер держал на предохранителе - мало ли что может случиться. Сказать по правде, мысль о кладе возбудила и меня, и теперь я уже раскаивался, что поделился своими планами с Ремиджо: не будь его, мне досталось бы одной долей больше. Кроме того, я знал, что Ремиджо болтун, а если он проболтается, дело может окончиться тюрьмой. Все эти соображения мучили меня, пока мы шли вдоль стены. Неожиданно я остановился и, вытащив револьвер, который еще не показывал Ремиджо, проговорил:
- Смотри у меня! Если вздумаешь потом болтать, я тебя убью.
А он, весь затрепетав, ответил:
- Да что ты, Алессандро! За кого ты меня принимаешь?
Я сказал еще:
- Кое-что придется уделить Маринезе, чтобы он тоже был заинтересован в сохранении тайны и не выдал нас. Значит, тебе придется выделить ему из своей доли... понял?
Он ответил, что понял, я спрятал револьвер, и мы возобновили путь.
Пройдя немного, мы увидели справа старинные ворота с колоннами и латинской надписью на фронтоне. Когда-то они были выкрашены в зеленую краску, которая теперь поблекла и облупилась. Я знал, что за этими воротами находится огород Маринезе. Оглядев дорогу и убедившись, что кругом никого нет, я толкнул ворота, которые оказались незапертыми, и вошел в сопровождении Ремиджо.
Хотя я явился сюда вовсе не за овощами, но при взгляде на огород едва удержался от возгласа восхищения. Что это был за огород! Перед нами в белом ярком свете луны расстилался самый прекрасный огород, какой мне когда-либо доводилось видеть. Прямые, словно вычерченные по линейке, сверкали в лунных лучах оросительные канавки. Между ними, развернув свою листву наподобие знамен, тянулись грядки с овощами - казалось, это торжественная процессия, освещенная лунным светом, шествует к домику Маринезе, видневшемуся в глубине огорода. Здесь были гигантские латуки, каждый из которых целиком заполнил бы чаши весов зеленщика; пышные кусты помидоров с тонкими подпорками из тростника, - прикрытые листьями помидоры еще не созрели, но уже были такие налитые, что казалось, вот-вот лопнут; кочаны кудрявой Савойской капусты величиной с детскую головку; лук, высокий и прямой, как шпаги; а артишоки! - по три, по четыре штуки на каждом растении; был здесь и салат, и зеленый горошек, и бобы и морковь - словом, все овощи сезона. Тут и там прямо на земле лежали и как будто только и ждали, чтобы кто-нибудь их подобрал, огурцы и тыквы. Дальше начинался фруктовый сад, низкие, широко разросшиеся деревья: сливы, персики, яблони, груши - чего здесь только не было! Плоды, еще зеленые, виднелись сквозь густую листву, поблескивая в лунном свете. Всюду чувствовалась заботливая рука садовника, и видно было, что не одно только желание заработать двигало этой рукой.
Ремиджо, помышлявший лишь о кладе, нетерпеливо спросил:
- А где же Маринезе?
- Вон там! - ответил я ему, указывая на хибарку в глубине сада.
Мы направились по узкой тропинке, ведшей между грядками чеснока и сельдерея. Ремиджо наступил на латук, и я прикрикнул на него:
- Скотина, смотри, куда ступаешь!
Я нагнулся, сорвал лист латука и поднес его ко рту: он был сладкий, сочный, свежий, словно только что омытый росой. Наконец мы добрались до хижины. Собака старика Маринезе, знавшая меня, вместо того чтобы залаять, выбежала нам навстречу, виляя хвостом: обыкновенная рыжая собака, как у всех огородников, но умная. Я постучал в запертую дверь хижины - сначала тихо, потом громче и наконец, так как никто не показывался, начал колотить в дверь кулаками и ногами. Голос Маринезе заставил нас обоих подскочить на месте, потому что он прозвучал не из дома, а из-за куста, росшего поблизости:
- Кто это? Что вам надо?
В руках у старика была лопата - видно, он и по ночам занимался своим огородом. Он вышел вперед и остановился озаренный лунным светом, руки его были опущены, спина согнута, лицо красное, а огромная бородища отливала серебром - настоящий огородник, от зари до зари гнущий спину над своими посадками. Я поспешил ему ответить:
- Мы - друзья.
А он возразил:
- Нет у меня друзей. - Потом подошел поближе и добавил: - Но тебя я знаю... ты - Алессандро?
Я подтвердил, что я действительно Алессандро и, вытащив из кармана револьвер, но не наводя его на старика, проговорил:
- Маринезе... скажи нам, где спрятан клад... Мы поделим его между собой... А не скажешь - все равно мы его найдем.
Говоря это, я медленно поднимал револьвер, а он только отмахнулся рукой, словно хотел сказать, что револьвер здесь ни к чему, и, опустив голову, спросил, будто что-то обдумывая:
- Какой клад?
- Серебро, украденное немцами.
- Какими немцами?
- Солдатами... во время оккупации... Они украли его у того князя...
- У какого князя?
- Ну, у князя... И ты говорил, они зарыли его в огороде...
- В каком огороде?
- В твоем огороде, Маринезе... И не валяй дурака... Тебе известно, где клад, скажи нам - и делу конец.
И тут он, не поднимая головы, медленно произнес:
- А... ты хочешь сказать - клад?
- Да, клад.
- Тогда пойдем, - сказал он решительно. - Мы его живо откопаем. Есть у тебя лопата? Возьми лучше вот эту. Пойдем, я дам лопату и твоему товарищу... идем же.
Я был немного озадачен - я не ожидал, что оп согласится так быстро, но направился за ним. Он зашел за дом, продолжая бормотать:
- Клад... Сейчас я покажу тебе, что это за клад... - Возвратился с лопатой и вручил ее Ремиджо. Затем опять направился за дом, все повторяя: Идемте... вам нужен клад... вы его получите...
За хижиной земля оказалась не возделанной, здесь валялись отбросы и мусор. Чуть подальше росло несколько деревьев и за их стволами проглядывала высокая стена, похожая на ту, что огораживала сад со стороны виа Аурелиа. Маринезе направился по тропинке мимо деревьев и зашел в самый конец сада, туда, где стена образовывала прямой угол. Потом он неожиданно повернулся к нам и, стукнув ногой о землю, сказал: