Она сопротивлялась; не потому, что ей хотелось сопротивляться, а потому, что хотела продлить борьбу. Он называл ее проституткой, ничтожеством и прочими словами, которые мог вспомнить, лишь бы побольнее задеть ее самолюбие, которого у нее, он знал, хватало. Она отвечала оскорблением за оскорбление.
- Ублюдок! Скотина! Кардинал! - насмехалась она.
Она лежала на полу, тяжело дыша, глаза ее сверкали, одежда порвалась, мысли были заняты поиском новых оскорблений, которые можно было бы бросить ему в лицо.
- Весь Рим знает, как ты ревнуешь к своему брату. Ты, кардинал! Я ненавижу тебя вместе с твоими одеждами и любовницами... Я ненавижу ваше святейшество. Я ненавижу тебя, кардинал Борджиа. он бросился на нее; она отбивалась; он сыпал проклятьями; через некоторое время оба замолчали.
Потом она засмеялась, поднявшись с пола и взглянув на свое отражение в блестящем металле зеркала.
- Мы похожи на двух нищих, - заметила она. - Как я скрою эти царапины, синяки, которыми ты меня украсил, скотина? Ну, я тебя тоже неплохо отделала. Но не стоит жалеть. Я начинаю думать, что пол не хуже кровати.
Он с ненавистью смотрел на нее. Ей нравилась его ненависть. Она возбуждала сильнее, чем нежность.
- Теперь, вероятно, - сказал он, - ты будешь более осмотрительной, когда встретишь моего брата.
- Это почему?
- Потому что ты убедилась, что я человек с характером и не лишен темперамента.
- Я в восторге от твоего темперамента, Чезаре. И не проси меня отказаться от удовольствия подстегнуть его.
- Ты хочешь сказать, что не собираешься отказываться от моего брата?
Она сделала вид, будто раздумывает.
- Мы получаем друг от друга такое наслаждение, - произнесла она почти печально, стремясь вызвать у него новый приступ гнева.
Но он хранил спокойствие.
- Если ты предпочитаешь того, над кем смеется вся Италия, что ж, продолжай с ним развлекаться.
И вышел из комнаты, оставив ее возбужденной, но несколько разочарованной.
***
Папа с тревогой наблюдал за все растущей враждой братьев.
Маленький Гоффредо ничего не понимал. Он так радовался, что обоим его братьям нравилась его жена; но когда он узнал, что восхищение его женой стало причиной их раздоров, подобных которым раньше не было, то начал беспокоиться.
Джованни редко покидал апартаменты Санчии. Он любил кататься с ней верхом по улицам города. Он старался распускать слухи о своих отношениях с женой Гоффредо и очень хотел, чтобы они достигли ушей Чезаре.
Потом неожиданно, казалось, Чезаре потерял всякий интерес к Санчии.
Его отец послал за ним, чтобы вместе обсудить какое-то важное дело; Александр начинал понимать, что предпочитает решать политические вопросы с Чезаре, а не с обожаемым Джованни.
- Дорогой мой, - сказал папа, обнимая и целуя Чезаре, - я хочу обсудить с тобой довольно важный вопрос.
Александр с восторгом увидел, как хмурое лицо сына прояснилось, едва он услышал его слова.
- Я хочу, - продолжал Александр, - поговорить о муже Лукреции, о Сфорца.
Губы Чезаре скривились, выражая презрение.
- Твое мнение полностью совпадает с моим, - заметил папа.
- Я не могу без горечи думать о том, что моя сестра вынуждена проводить дни в далеком городке, вдалеке от нас... А ваше святейшество посылали ему приказы, которым он не подчинялся. Хотел бы я избавить Лукрецию от этого недоумка.
- Именно для того, чтобы обсудить такую возможность, я и послал за тобой, Чезаре. Но это должно остаться строго между нами.
- Между нами двумя? - переспросил Чезаре.
- Между нами двумя.
- А Джованни?
- Нет, Чезаре, нет. Я не стал бы доверять это Джованни. Он легкомыслен и не настолько рассудителен, как ты, Чезаре. Я хочу, чтобы это дело не получило огласки, именно поэтому я решил довериться тебе.
- Благодарю вас, ваше святейшество.
- Сын мой, я решил избавить свою дочь от этого человека.
- Каким образом?
- Существует развод, но разводы не одобряет церковь; как глава церкви я должен отрицательно относится к ним, если только уж речь пойдет о каком-то исключительном случае.
- Ваше святейшество, вы предпочли бы другой способ?
Александр кивнул.
- Это невозможно, - сказал Чезаре. Глаза его сверкали. Он размышлял. Было печально узнать, что должен умереть Вирджинио Орсини, но совсем другое дело Джованни Сфорца, о нем он не станет печалиться.
- Первая наша задача - вернуть его в Рим, - сказал папа.
- Давайте сделаем это.
- Легче сказать, чем сделать, сын. Провинциальный господин питает некоторое недоверие к нам.
- Бедняжка Лукреция, как она, должно быть, страдает!
- Не уверен. Ее письма становятся более сдержанными. Иногда я чувствую, что хозяин Пезаро уводит нашу Лукрецию от нас, что она становится больше его женой, чем нашей дочерью и сестрой.
- Мы должны помешать ему. Он лишит ее всякого очарования. Превратит ее в безжизненную куклу, она станет скучной, как он сам. Надо вернуть ее домой.
Папа кивнул, соглашаясь.
- А вместе с ней и Сфорца. Когда же они приедут... - Папа замялся, и Чезаре подсказал ему:
- Когда они приедут?
- Мы обезоружим его нашей дружбой. Это будет наш первый шаг. Мы не считаем его чужим. Он супруг нашей дорогой Лукреции, и мы любим его.
- Трудная это будет задача, - мрачно проговорил Чезаре.
- Нет, если мы будем помнить, какая у нас впереди цель.
- Когда мы сумеем завоевать его доверие, устроим пиршество, - размышлял Чезаре. - Он умрет не сразу. Он будет умирать медленно.
- Подходящий яд всегда найдется.
- С величайшим удовольствием сделаю все для успеха задуманного.
***
Таким образом, в Рим вернулась Лукреция, а с ней и ее муж. Ехал он с неохотой и без конца ворчал во время путешествия.
- Что теперь задумала твоя семейка? Почему они вдруг стали проявлять ко мне дружеские чувства? Я не верю им.
- О Джованни, ты слишком подозрителен. Просто потому, что они беспокоятся обо мне, потому что они счастливы видеть меня счастливой женой. Вот они и предлагают тебе свою дружбу.
- Предупреждаю тебя, я буду проявлять осторожность, - заявил Джованни.
Его удивил оказанный ему прием. Папа обнял его, назвал возлюбленным сыном и сказал, что как муж Лукреции он должен занять высокое положение при дворе. Никогда Джованни не получал удовольствия от столь любезного с ним обращения, как в эти недели. Он начал успокаиваться. В конце концов, говорил он сам себе, я муж Лукреции, и Лукреция довольна мной.
Он поделился своими опасениями с одним из слуг, которого любил всегда брать с собой, видя в Джироламо, красавце-камергере, одного из немногих, кому можно доверять.
- Синьор, - сказал Джироламо, - получается, что к вам здесь неплохо относятся, но остерегайтесь, господин. Говорят, опасно поспешно есть за столом у Борджиа.
- Я тоже слышал подобные вещи.
- Вспомните о внезапной смерти Вирджинио Орсини.
- Я всегда думаю о ней.
- Синьор, будет лучше, если вы станете есть только блюда, приготовленные моими руками.
Слова юноши заставили рассмеяться; но так немного было таких, как Джироламо, кто искренне любил его! Он с благодарностью положил руку на плечо слуге.
- Не бойся, Джироламо, - сказал он. - Я смогу постоять за себя.
Он поделился опасениями Джироламо с Лукрецией.
- Они беспочвенны, - ответила та. - Мой отец считает тебя членом семьи. Он знает, что мы можем быть счастливы вместе. Но Джироламо - добрый человек, Джованни, я рада, что он так привязан к тебе.
И все последующие недели Джованни получал новые доказательства любви к себе, постепенно забывая о своих страхах.
Я могу сделать Лукрецию счастливой, размышлял он; папа так любит ее, что готов благословить любого, кто сможет сделать это. Он начал верить, что преувеличивал слухи и что Борджиа - просто семья, за исключением Чезаре и Джованни, необычайно преданная своим близким.