По мере движения в глубь страны к дезорганизации и деморализации армии прибавились еще существенные затруднения от громоздкости обоза. За армией следовало бесконечное количество всяких телег и тележек, предназначенных для подвоза съестных припасов, так как заранее знали, что при такой грандиозной армии, раскинувшейся по сравнительно небольшому пространству в бедной стране, нечего рассчитывать получать все необходимое тут же, на месте. Тут же брели целые стада скота, предназначенного на убой для нужд армии. Понтонеры со своим громоздким обозом загромождали дороги. Кареты чинов главного штаба, желавших путешествовать со всеми удобствами, еще усиливали смятение и неурядицы в движении. Кроме штабов императора, неаполитанского короля Мюрата, вестфальского короля Иеронима, принца Евгения Богарнэ, маршалы Даву, Ней и Удино тащили за собой фургоны и телеги, нагруженные столовой посудой, одеждой, даже мебелью. Не только тщеславный Мюрат, но и почти все корпусные командиры, за исключением разве одного только умеренного и скромного Лефевра, имели при себе каждый по свите адъютантов, офицеров, секретарей, лакеев, личный багаж которых еще удлинял бесконечную нить обоза, извивавшегося по узким дорогам среди топей болотистой страны. О, какими далекими, какими вышедшими из моды казались теперь нравы итальянских и зарейнских походов! Все офицеры империи, от генералов до простого капитана, страдали непреодолимым влечением к чрезмерной роскоши. На каждой остановке первым делом устраивались роскошные обеденные столы, уставленные серебром и вазами. Ковры, элегантные кровати, диваны, сундуки с гардеробом и бельем следовали за чинами главного штаба. Это была уже не армия, бросающаяся в бой на Россию, а скорее караван гигантских размеров, составленный из представителей всех наций, различные наречия которого сливались в нестройный гул, где мелькали всевозможные мундиры, где можно было встретить все продукты промышленности и искусства двадцати наций. Лагерь принимал вид какой-то мировой ярмарки. Когда звучал сигнал, приказывающий двигаться с места, то вся эта толпа людей поднималась медленно, тяжело, неохотно, причем со стороны это должно было казаться каким-то странным переселением народов, эмиграцией целого племени, покидающего родную страну, без надежды когда-либо вернуться обратно, потому увозящего с собой оружие, сокровища и богов. Да и для большинства из солдат это движение вперед было и на самом деле переселением, но только – увы! – переселением в иной мир!
А позади обоза главного штаба двигалась целая орда, состоявшая из маркитантов, торговцев старьем, женщин, детей и скота. И вся эта волнующая толпа, которую вскоре должна была поглотить во время обратного бегства Березина, двигалась частью на полуразвалившихся тележках, запряженных быками, а иногда и влекомых впряженными людьми, напоминая собой дикие толпы вандалов и гуннов.
Наполеон всеми силами старался избавить армию от этого мертвого груза. Он издал строжайший указ, ограничивающий число экипажей, которые могли следовать за каждым офицером сообразно с его рангом и чином; он определил количество багажа, которое было дозволено брать с собой офицерам; он отправил назад иностранных дипломатов и секретарей, примазавшихся к штабам под видом желания лично присутствовать при торжестве французского оружия, а на самом деле – просто шпионивших в интересах своих правительств. Он разделил свой личный главный штаб на две части: штаб главной квартиры должен был следовать за ним на расстоянии и догонять его только в тех городах, где император останавливался на более или менее продолжительное время; а личный штаб, следовавший за ним, состоял только из самых необходимых ему адъютантов. Сам Наполеон оставался наиболее скромным и воздержанным из числа всех военных; он спал на узкой и жесткой походной кровати и вез за собой в качестве личного багажа только четыре громадных сундука, где находились его карты и топографический материал. Впрочем, позади, за штабом главной квартиры, слуги императора из излишнего усердия везли несколько ящиков со столовым серебром. Впоследствии, во время отступления, эти ящики были утоплены в Днепре, лишь бы они не достались в руки преследовавших армию казачьих разъездов.
С самого вступления в пределы России Наполеону пришлось натолкнуться на пассивное сопротивление, составлявшее главную основу того плана, который был разработан императором Александром и Барклаем де Толли по совету Нейпперга, переданному через графа Армфельда. По мере того как французы наступали, русские осторожно подавались назад. Каждый раз французам казалось, что вот-вот должно разразиться сражение, но после небольших стычек русские хладнокровно и спокойно отступали в глубь страны. Иногда французам удавалось почти настигнуть русских, но в таком случае на сцену выступали казаки, бесшабашная отвага которых заставляла французов на минуту дрогнуть и остановиться. А тем временем прикрытые ими главные силы спокойно отступали, да и сами казаки, врезавшись во вражеские войска, быстрым аллюром уносились обратно, бесследно скрываясь в лесах.
Составляя план русской кампании, Наполеон совершенно упустил из вида возможность этого. Ему и в голову не приходило, чтобы русские допустили его забраться в самую глубь страны. Правда, он говорил и писал своим приближенным и корреспондентам, что «идет на Москву», но это было скорее поэтическим оборотом, чем реальной надеждой. Наполеон думал, что в первом же сражении, которое неминуемо должно произойти где-нибудь около русской границы, войска императора Александра будут разбиты и русский царь будет униженно просить его о мире.
Поэтому он был очень удивлен, когда русские войска очистили Вильну.
Но вскоре ему сообщили шпионы, что русские нашли позицию у границы неудобной для того, чтобы развернуть все свои силы, и решили дать сражение у Дриссы, где немцу Пфулю было поручено окопаться и выстроить укрепленный лагерь. Правда, такой план существовал, и Пфулю действительно было поручено начать работы, но вскоре они были прекращены, так как удалось воочию убедиться, насколько плохо было выбрано место. Но последнего Наполеон не знал. Он был очень рад, что русские решились дать сражение именно у Дриссы, так как из карт и планов знал, что этот укрепленный лагерь в силу извилистого течения реки и близлежащих болот будет для русских войск самой настоящей мышеловкой. Поэтому он быстро создал новый план.
Он знал, что главные силы русских разбиты на две армии: первая, северная, под командой Барклая, держалась около Двины между Витебском и Динабургом; вторая, под командой князя Багратиона, южная – около Днепра. Он знал также, что дунайская армия, освободившаяся вследствие подписания хотя и не ратифицированного до сих пор турецкого мира, идет под командой адмирала Чичагова и что третья, самая небольшая армия, под командой Тормасова, поджидает дунайскую. Поэтому надо было, во-первых, разбить русских, не давая дунайской армии возможности поспеть на подмогу, а во-вторых – не допустить Багратиона соединиться с Барклаем. Значит, он должен был быстрым маршем перейти Двину слева от Барклая и развернуть все свои силы у Дрисского лагеря. А раз он овладеет этим лагерем и разобьет первую армию, то дороги на Петербург и Москву будут в его распоряжении; он займет их, пока маршал Даву и король Жером разобьют Багратиона на Днепре.
Все это было задумано очень тонко и остроумно, но для выполнения плана необходимо было, чтобы русские приняли бой. А русские все продолжали отступать, не принимая ни одного из предложенных им сражений!
В то же время во французской армии разыгрался конфликт, имевший самое скверное влияние на успех задуманного плана. Король Жером слишком медлил выполнять предписанные ему движения и достаточно поздно соединился с корпусом Даву. Рассерженный Наполеон лишил за это брата самостоятельного командования и подчинил его маршалу Даву. Но вестфальский король не пожелал подчиниться постигшей его немилости и отказался от командования вообще. Этот конфликт между Жеромом и Даву затянулся настолько долго, что позволил князю Багратиону выиграть целую неделю на марше в спуске к Днепру. Таким образом первой половине плана, то есть разгрому южной армии и недопущению соединения обеих армий, уже не суждено было сбыться. Но оставалась еще вторая половина его – разгром русских в западне Дрисского лагеря.