— Нельзя, русский. Это тайна моей семьи. Если я открою ее — умру. И ты тоже умрешь.
Похоже, он не шутил.
— Жаль.
— Хочешь выпить?
— Нет, спасибо. Когда вылет?
— Торопишься? Это хорошо. Вылет — завтра.
Черепанов удивился. Но кивнул. Завтра, так завтра.
— Иди, — сказал Лян. — Отдыхай. Собирай вещи. Шутка.
Этот чертов китаец начинал нравиться Геннадию.
Черепанову всегда нравились сильные противники. Даже если не удавалось их победить, все равно. Даже после проигрыша оставалось замечательное ощущение достойного поединка.
Черепанов вышел из «командирского» блока. Постоял, наблюдая, как мечутся среди ветвей длиннохвостые обезьянки.
Упругий ветерок был вкусен, как бывает только в горах. Черепанов вдохнул полной грудью. И тут ветер переменился… И принес запах тлена. Вернее даже не тлена, а смерти. Крови и нечистот. Совсем слабый запах, но у Черепанова острое обоняние.
Она лежала на земле, у опорной сваи, накрытая куском грязного брезента. Узнать ее было невозможно. Не потому, что лицо ее было изуродовано, нет. Просто это было уже не ее лицо. Не хотелось даже думать о том, какой смертью она должна была умереть, чтобы лицо стало таким.
И тем не менее Геннадий ее узнал. По кукле, длинноносому китайскому уродцу-«буратино» на тонком красном шнурке.
Черепанов не помнил, сколько он так простоял, — глядя на мертвую индейскую девочку. Может, полминуты, может, четверть часа. Его безукоризненное ощущение времени внезапно отключилось. Особое состояние мгновенного постижения сути мира. И осознание своего места в нем. Осознание того, почему он, Геннадий Черепанов, находится здесь. Почему и зачем.
Понимание пришло и ушло, оставив внутри ощущение предназначения, силы, которую невозможно ни отбросить, ни одолеть. Геннадий наклонился, разорвал тонкий красный шнурок, сунул игрушку в карман и снова накрыл тело брезентом.
…И услышал доносящийся из окна голос Ляна.
Голоса его собеседника не было слышно. Очевидно, китаец разговаривал по спутниковому телефону.
— Да, — говорил он. — Да. Вам не следует беспокоиться. Мне пришлось избавиться от того пилота… Да, у меня есть другой. Доставит продукт вам. Но обратный рейс должен сделать уже ваш пилот… Избавьтесь от него. Нет, он хороший пилот, но его невозможно контролировать… Да… Да… Завтра ближе к вечеру. Конец связи.
Черепанов мрачно улыбнулся и двинулся прочь от «командирского» блока.
Ночью Черепанов долго лежал без сна. Не потому, что снаружи орала и вопила всякая фауна. И не потому, что — бессонница. Уж чего-чего, а бессонницы у Черепанова сроду не было. Просто не хотелось спать. И было о чем подумать. Все-таки не каждый день ощущаешь прикосновение высших сил. В сравнении с этим все остальное: катастрофа, индейцы, угроза смерти — казалось чем-то вроде декораций в театре. Декорации ведь не определяют спектакля. Это спектакль определяет декорации. Но было и нечто, не подлежащее замене. Например, лицо мертвой индейской девочки. И непередаваемое чувство предназначения. Казалось бы, если ты знаешь, что должен сделать, это лишает тебя свободы. Но на самом деле именно в этом была истинная свобода. Геннадий мог все. Например, он мог сейчас встать и уйти в сельву. И никто не смог бы ему помешать. Но Черепанов не уходил. Зачем? Мир и так принадлежал ему. Нечто подобное Геннадий не раз испытывал в небе. Когда внизу, под упругими крыльями его машины со скоростью двух тысяч километров в час прокручивалась поверхность земного шарика. Но то было в небе, где истинная мощь определялась не мускулатурой летчика, а огненными смерчами турбореактивных двигателей и смертоносными сигарами ракет на консолях крыльев. То было в небе. На земле же Черепанов раньше никогда не испытывал ничего подобного. Это было здорово. Потрясающе. Утром…
Глава шестнадцатая
Еще одна авиакатастрофа
Утром Геннадий вновь проснулся обычным человеком. Пережитое вчера казалось чем-то вроде сна. Не более.
Черепанов встал, умылся, сходил в столовую. Коренные обитатели лагеря не замечали его. Похоже, самоуверенный Лян даже не приставил сторожа. И Сэм куда-то подевался. И индейцев куда-то увели. В лагере осталось человек тридцать «коммандос» и всякая обслуга.
Черепанов не стал разгуливать по лагерю. Вернулся в отведенную ему комнату, достал из кармана «буратино», сжал в кулаке… И ощущение внутренней силы вернулось. Самовнушение?
Геннадию не предоставили времени, чтобы обдумать это. За ним пришли.