Я вернулась домой и ничего не сказала матери. Не хотела причинить ей боль. И не хотела, чтобы ее ответные слова причинили боль мне. Я не нуждалась в правде. Скорее, в минутах тишины.
Сестра жила отдельно. Но я не смогла устоять — пересказала ей то, что узнала от отца.
— Это случилось в нашем доме! — крикнула я в трубку. — Это могло случиться с нами!
В детстве мы с сестрой помогали друг другу, но потом, постепенно, прекратили общаться. Боль объединяет. Боль разъединяет. Стремление уменьшить боль, разделив ее на двоих, заставило меня позвонить сестре. И еще: слово «происшествие» показалось мне недостойным, принижающим смысл события. Это имело значение даже для нас двоих. Сестра сказала: самые ужасные вещи, причиняющие неутолимую боль, зачастую называют нейтральными словами. Будто это исцелит рану.
— В некотором роде, — добавила она.
Ужасная правда о месте, где прошло наше детство, пробудила мои воспоминания. Конечно, и приятные тоже. Потому что были и приятные. Только от этого стало больнее. Мы всё еще выбирались из-под руин нашего детства. Но мать по-своему любила нас, с этим не поспоришь. Только нам не хотелось вспоминать об этой любви. Ненависти достоин тот, кто причиняет боль, любви — тот, кто делится своим теплом. Но того, кто обрушивает на тебя и добро, и зло, нет сил даже ненавидеть.
Прошлое всплыло из памяти. Моменты радости. И другие моменты тоже. И их оказалось гораздо больше. Наверное, нам с сестрой ужасно не хотелось говорить о детстве, поскольку после того телефонного разговора мы больше не общались. Про себя я стала называть это происшествием. Происшествием номер два.
А потом, в какой-то момент, пусть это и покажется невероятным, я забыла обо всем.
Много лет спустя, давно покинув родные места, я прочитала в газете, что в одном из окрестных кондоминиумов с ребенком случилась беда. И, ужасаясь, испытывая гнев и сочувствие, ощутила, что это почему-то очень важно для меня. Я никак не могла забыть о том случае, следила за расследованием. Но что заставляло меня?
Потом я вспомнила. Происшествие, такое же происшествие случилось, когда я была ребенком, в моем доме. Как я могла забыть? И почему не сумела вытеснить из памяти сейчас? Я не хотела вспоминать короткий рассказ отца о происшествии, не хотела вспоминать свое детство, ничего не хотела вспоминать.
Да только от этого нельзя убежать. Оно настигнет тебя, где бы ты ни прятался. Я не хотела, чтобы прошлое вытащило меня из моей норы. И больше ничего такого не читала, не искала. Несколько лет. Только однажды, когда я позвонила маме, вопрос вырвался сам собой:
— А что ты чувствовала, когда мы были детьми? — «И что изменилось теперь, мама?» — запретный вопрос.
— Что? Не поняла, — сказала она.
— Да ничего, мама.
Но сопротивляться воспоминаниям я больше не могла. И отправилась искать кондоминиум, репутацию которого запятнало происшествие, так похожее на инцидент из моего детства. Выяснилось, что его больше не существует. Остались ржавые ворота в редких пятнах цвета киновари и хилые стены. За ними высились облупившиеся, осыпающиеся здания — когда-то, должно быть, красивого ярко-синего цвета, а теперь облезшие от непогоды — с проржавевшими балконными решетками, кое-где зияющими дырами; окна и двери разбиты, разрублены, как гильотиной; облезлые уличные фонари; мертвая растительность. Земля завалена обломками. Кое-где стены обрушились, из бетона выступила железная броня арматуры. Можно было заглянуть внутрь, в эти строения — такое впечатление, будто жители покинули их в спешке, быстро, не оглядываясь. Будто их застигло землетрясение, война. Или проклятие.
Там была еще небольшая детская площадка — качели и горка, поеденные дождем и временем. А вдалеке — рассыпающийся сарайчик лимонно-желтого цвета. Казалось, можно услышать играющих во дворе детей, различить их голоса, так похожие на наши с сестрой, то набирающие громкость, то затихающие в пыльных завитушках ветра. Я села прямо в дорожную пыль, выплескивая гнев на мать. Вслух. Громко. Она заставила нас жить в жутком месте. Оказалась паршивой матерью. Не смогла спастись сама. Не сумела спасти нас. И потому мы с сестрой, даже повзрослев, не нашли сил хоть как-то помочь ей.
Потом я поднялась, отряхнула штаны, залезла в машину и уехала.
А теперь пришла пора принять решение. Разобраться в той истории. Рассказать ее. Хотя бы для того, чтобы выцарапать из ее недр то проклятое слово — оно, как сказала сестра, создает иллюзию незначительности события, позволяя ему истаять и сгинуть из памяти участников, лишая невинные жертвы малейшего шанса на справедливость, на отмщение. И смею надеяться, отныне никто никогда не назовет ни то, что случилось в моем детстве, ни то, что произошло за киноварными воротами, происшествием.