Позывай был строг и настойчив. Уголовники боялись его, но втайне были довольны, когда попадали к нему на допрос. Они знали его честность, простоту и справедливость. Многие после бесед и отбытия наказания становились на честный путь жизни. Сколько их, бывших воров и преступников, приходилось ему устраивать на работу, давать характеристики и поручительства!
Но с Женькой Паровозом ничего не выходило. Они беседовали несколько раз. «Хочешь работать, поможем устроиться на любой завод, – говорил Александр. – Желаешь учиться, поможем поступить». Однако Паровоз был неисправим. И они встретились последний раз два года назад, на месте преступления. Лицом к лицу. В руках бандита сверкнул нож. Однако приемы борьбы «самбо» оказались сильнее оружия. Обезоруженный, с перекошенным от боли лицом, Паровоз выдохнул:
– Ладно, берите меня…
И вот они снова стоят друг перед другом. Теперь, кажется, роли переменились. Женька Паровоз цинично усмехнулся.
– Ну, что теперь мне с тобой делать?
Позывай не ответил. Промолчал.
Женька повторил вопрос:
– Что молчишь?
Тогда Александр ответил. Ответил вполголоса, тихо, так, чтобы слышал только один он, Паровоз.
– Если ты русский, то сам знаешь, что делать.
Бандит переменился в лице. Эти простые слова, видимо, дошли до его сознания. Он заложил два пальца в рот и пронзительно свистнул. К нему угодливо подскочили два молодых уголовника.
– Дайте моему корешку пайку хлеба и баланды! Живо, шкеты!
Гестаповец с нашивками офицера сморщился. Он видел в глазок, как Позываю уступили место на нарах, вручили кусок хлеба, принесли чашку похлебки. Гестаповец считался видным знатоком преступного мира. Он отошел от двери и сплюнул.
– Ну и олухи же сидят в шлиссенбургском гестапо! – сказал он своему помощнику. – Не могут отличить уголовника от политического преступника.
А в камере, угощая Александра своей пайкой хлеба, Паровоз шептал:
– Не бойся, я тебя не продам. Слово! Тут совсем другое… Вот тебе моя лапа!
Александр от души пожал ему руку.
Фашисты использовали уголовников в своих целях, посылали надсмотрщиками в лагеря, направляли в шпионские школы. На рассвете Женьку Паровоза и его компанию увели. Вскоре явились и за Александром. Он думал, что на расстрел. Ведь во всех романах, какие ему пришлось прочесть, казни совершаются на рассвете.
Но он ошибся. Его привели на вокзал и втолкнули в товарный вагон, до отказа набитый людьми.
Александр осмотрелся. На двухэтажных нарах, под нарами и всюду на полу лежали и сидели узники. Эшелон тронулся. Неужели ему придется стоять всю дорогу?
– Эй, друг, топай сюда, – услышал он чей-то голос.
У стены лежал старик. Он потеснился, сел и уступил часть места.
– Садись, друг.
– Спасибо, – ответил Позывай и с наслаждением опустился рядом. Избитое тело ныло.
– Где это тебя, друг? – спросил старик.
– У тещи на блинах, – вздохнул Александр и попытался улыбнуться разбитыми губами.
– Тогда мы с тобой вроде зятьев. Я тоже там побывал. Еле жив остался.
Александр присмотрелся к его лицу. Нет, он не старик. На изможденном, измученном лице, густо заросшем светло-рыжей бородой, молодо светились ясные голубые глаза.
– Будем знакомы, – сказал сосед. – Меня зовут Леня. Леонид Орлов.
– Александр, – ответил Позывай. – Ты не знаешь, куда везут?
– Знаю, – Орлов грустно усмехнулся. – На медленную смерть. В Бухенвальд.
Надежда на спасение растаяла, словно дым. Александр нахмурился. Мрачная слава Бухенвальда, одного из крупнейших лагерей смерти, была известна далеко за пределами фашистского рейха.
Глава пятая
Четвертые сутки пути, четвертые сутки мучений. Днем – жара и духота, а ночью – дрожащий свет осветительных ракет, топот кованых сапог по железной крыше, стрельба из автоматов. И при каждом выстреле люди вздрагивали, прислушивались. Что там?
Усману стало совсем плохо. Андрей делал для него все, что мог, все, что было в его силах.
– Бурзенко, – напомнил Иван Иванович, – твоя очередь. Иди.
Андрей вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб, слез с нар и осторожно взял на руки вялое тело друга. Переступая через людей, лежащих на полу, он нес его к двери.
– Ты что? Опять свой воздух отдаешь? – узколицый солдат с крючковатым носом в изумлении покачал головой. – Ай-яй-яй… Себя береги, а этот уже… долго не протянет…
Андрей так посмотрел на него, что тот сразу прикусил язык.
Иван Иванович помог Андрею получше устроить Усмана возле двери. Туркмен не мог сидеть, валился на бок. Андрею пришлось взять его правой рукой под мышки, а свободной левой вплотную прислонить голову Усмана к щели. Струя воздуха обдала лицо. Усман пришел в себя, слабой рукой обнял Андрея за шею – так удобнее сидеть.
– Спасибо… – повторял он, – сог бол…
Поезд вдруг начал тормозить. При каждом толчке голова туркмена ударялась о дверь. Бурзенко просунул свою ладонь между щекой товарища и нагретыми досками двери, смягчая удары. После нескольких толчков эшелон остановился. В наступившей тишине раздались резкие команды конвоиров. Затем все стихло.
В вагоне напряженное молчание.
Проходит час, второй.
С нар поднимается Пельцер и негромко предлагает:
– Споем, что ли?
Ему никто не отвечает.
Со стороны паровоза послышались позвякиванье кованых каблуков по асфальту, отрывистые слова на немецком языке.
– Идут!
Все разом повернулись к Пельцеру:
– Переводи…
Старик долго прислушивался, прислонив ухо к дверной щели, и сообщил:
– Будут выгружать.
В дальнем углу кто-то ахнул. Матрос встал.
– Причалили…
Медленно тянулось время. Каждая минута казалась вечностью. Потом снова прозвучали команды, выкрики по-немецки, лязг открывающихся дверей, глухие удары, крики…
– Ну, товарищи, – сказал Иван Иванович, – готовьтесь знакомиться с заграницей. Помните, вы – советские люди. Высоко несите это звание!
Щелкнул замок, и с грохотом распахнулась дверь. В лица ударил сноп солнечного света. Яркой голубизной сияло небо. От пьянящей свежести воздуха закружилась голова…
– Выходи!
Этот приказ выполняется мгновенно. Андрей, придерживая Усмана, осторожно сходит на землю.
На товарную площадку уже высыпали заключенные из других вагонов.
Как приятно стоять на земле! Стоять, ощущая теплую твердь, ходить, бегать. А еще приятнее дышать, вдыхать полной грудью пьянящий свежий воздух.
Жмурясь от солнца, Бурзенко осмотрелся. Справа он увидел серое вокзальное здание. Прямо в зелени садов поблескивали красной черепицей островерхие крыши домов. Слева тянулись массивные каменные склады. А вокруг, опоясывая город, возвышались горы. Они были темно-зелеными. Покатые вершины их, покрытые хвойным лесом, казались Андрею похожими на спины дикобразов, которые ощетинились и угрожающе смотрели на пленников.
«Все чужое, незнакомое. Вот она, Германия, – подумал Андрей, – здесь родились и выросли те, кто с огнем и смертью пришел в нашу страну. Вот она, родина извергов, логово врага!»
Заключенных выстроили. Пересчитали.
Немецкий офицер, гладко выбритый, розовый, в чистом сером мундире, чертыхнулся и полез в вагон. Но сейчас же выскочил назад, зажимая нос платком.
– Русишие швайн! – выругался он и приказал вынести трупы.
Рыжий ефрейтор с квадратным подбородком подошел к заключенным и ткнул автоматом матроса и Сашку Песовского:
– Шнель!
Костя и Сашка осторожно вынесли трупы. Офицер велел поставить их на ноги и поддерживать. Потом снова пересчитал заключенных и, довольный, хмыкнул – все на месте.
Пришли специально оборудованные для перевозки заключенных машины, с тупыми носами и высокими железными бортами. Вход в эти машины был только через кабину шофера.
Началась посадка. Фашисты, подталкивая прикладами, торопили. Мертвых и тех, кто самостоятельно не мог влезть в машину, офицер приказал вбросить в железный кузов одного из грузовиков.