Профессор поднялся, пожал Котову руку:
— Как дела-с, молодой человек? Что нового?
— Какие могут быть дела, Петр Евграфович? Просто пришел вас проведать.
Котов обратился к заключенным, ожидавшим продолжения лекции:
— Ребята, дайте Петру Евграфовичу отдохнуть. Что ж вы его так эксплуатируете?
Узники, улыбаясь, начали расходиться. А профессор отчаянно запротестовал:
— Помилуйте, товарищ Котов, меня никто не эксплуатирует! Нет, нет! Напротив, это я их эксплуатирую! Да-с!
— Вам нельзя переутомляться, дорогой Петр Евграфович.
— На самочувствие не жалуюсь, уважаемый. Я — как все. Да-с.
Котов взял профессора под руку.
— Вам приветы, — сказал он, когда они отошли.
— От кого, позвольте узнать?
— От французов, Петр Евграфович. Кланяется вам профессор Мазо Леон, доктор медицины Леон-Киндберг Мишель. И еще, Петр Евграфович, недавно прибыл новый заключенный, доктор богословия, профессор истории Антверпенского университета Лелуар. Он знает вас, читал труды ваши на французском. Лелуар очень хочет познакомиться с вами.
Котов достал из внутреннего кармана бумажный кулек и положил в карман полосатой куртки профессора.
— Молодой человек, вы меня обижаете-с. Ни, ни, ни! Я не хочу подачек. Я — как все!
Котов, пожимая руки профессору, сказал ему властно и ласково:
— Чудак вы, Петр Евграфович. Французы просили передать. Они любят вас. Ну, что плохого, если хорошие друзья поделились. Им ведь присылают из дома.
Андрей подошел к Пархоменко и спросил, кивая в сторону Котова:
— Кто это?
Пархоменко с минуту помолчал, поглядел испытывающе на новичка и ответил, добродушно усмехнувшись:
— Всему свое время. Много будешь знать, хлопец, — скоро состаришься. Идем-ка лучше спать.
Глава шестая
Утром, когда заключенные с жадностью проглотили кружку эрзац-кофе с кусочком черного суррогатного хлеба и собирали крошки со стола, в бараке появился унтершарфюрер Фриц Рэй.
— Выходи строиться!
В чистой, отутюженной форме, начищенных сапогах, гладко выбритый Смоляк медленно прошелся вдоль строя. В правой руке он сжимал толстый хлыст из воловьих жил. Из расстегнутой кабуры угрожающе темнела рукоятка пистолета. Смоляк прохаживался, напевая фашистский марш:
Потом он остановился и обратился на ломаном русском языке к новичкам, которых выстроили отдельной группой:
— Вы есть немецкий пленный, большевик. Большевик — это зараза. Зараза надо уничтожайт. Но мы есть немцы, гуманный нация. Мы вас не убивайт. Вы надо работайт. Мы хорошо платим рабочий рука. Вы обязан…
— На-кося выкуси! — раздался на левом фланге чей-то звонкий голос.
Напыщенность и надменность, написанные на лице Смоляка, словно ветром сдуло. Он рывком обернулся и подскочил к левому флангу:
— Что есть «накуся выкуся»? Кто переведи?
Строй молчал. Фриц Рэй скользнул злыми глазами по бледным лицам узников.
— Что есть «накуся выкуся»?
Не получив ответа, он привычным движением взмахнул рукою. Смоляк бил тяжелым хлыстом по лицам, плечам, бил яростно, повторяя:
— Вот есть «накуся выкуся»!
Довольный своей находчивостью, избив десяток беззащитных людей, унтер-офицер успокоился. На его красном лице появилась улыбка. Он что-то сказал охраннику. Тот, козырнув, бегом побежал в сторону канцелярии и вскоре вернулся с велосипедом.
— Ну, хлопец, держись, — шепнул Андрею Пархоменко, — Смоляк с нами поедет…
На работу погнали в каменоломню. Там добывали камень для строительства эсэсовских казарм. Солнце уже стояло высоко, когда колонна заключенных, окруженная эсэсовцами, вышла за черту концлагеря. Смоляк ехал рядом. Мощенная камнем дорога петляла по склону горы.
Андрей, шагавший в одной шеренге с Пархоменко, внимательно осматривал местность, стараясь запомнить каждый поворот, каждый бугорок. «Чтоб ночью не блуждать», — думал он. Мысль о побеге ни на минуту не оставляла его.
Вдруг раздался отчаянный крик. Вдоль дороги были расположены постройки для служебных собак. И вот сюда, на площадку, огороженную колючей проволокой, пьяные эсэсовцы вталкивали десяток узников. Один из них, молодой, белокурый, не хотел идти, упирался. Рыжий немец подскочил к нему и ударил рукояткой пистолета по голове. Юноша свалился. Его взяли за руки и ноги и вбросили на площадку. В ту же секунду эсэсовец спустил овчарок. Они бросились на свои жертвы.
Узники в отчаянии метались по площадке. Но спасения нигде не было. Разъяренные псы сбивали несчастных с ног и впивались в них зубами. Душераздирающие крики, злобное рычание собак и хрип умирающих слились в один протяжный, ужасный рев…