Колонна заключенных дрогнула. Многим приходилось видеть страшные картины, но эта была потрясающей.
Андрей в бессильной ярости сжимал кулаки. Один из узников, поляк Беник, сосед Андрея по нарам, не выдержал. Охнув, он схватился рукой за сердце. Ему стало дурно. Это заметил Смоляк.
— Выйти из строя! — приказал он.
Шлепая деревянными подошвами, Беник вышел на край дороги.
— Шагом марш на псарню! Поляк задрожал:
— Пан офицер… Фашист поднял пистолет:
— Бегом!
Поляк, спотыкаясь, побежал к проволочной ограде.
— Просунь руку! — крикнул палач. По лицу узника покатились крупные слезы. Он бледными губами прошептал: «Святая Мария!» — и медленно протянул левую руку за колючую проволоку. В нее мгновенно вцепились зубами две лохматые овчарки. Раздался нечеловеческий вопль.
— Теперь не будешь хвататься за сердце, — ехидно сказал Смоляк и расхохотался.
От этого грудного, леденящего душу хохота мурашки побежали по спине Андрея. Он видел убийц в солдатской форме гитлеровской армии, видел палачей в коричневых рубашках гестаповцев, видел садистов в форме эсэсовцев. И все они выполняли свое грязное дело автоматически, как заведенные машины, с тупым равнодушием или с открытым остервенением. Но он еще ни разу не видел, чтоб муки людей вызывали радость и наслаждение. В этом было что-то неестественное и до отвращения омерзительное.
Беник все еще стоял возле проволоки. В его застывших от ужаса и боли глазах медленно угасали искры разума. Темные волосы, разделенные простриженной полосой, на глазах у сотни узников стали белеть, белеть, словно их посеребрили осенние заморозки. А хохочущий Смоляк неторопливо отъехал на велосипеде и, придерживая левой рукой руль, правой спрятал пистолет.
— Мы, германцы, гуманная нация. Живи!
Бенику нужно было срочно оказать помощь. Но старший охранник не пожелал возвращаться назад, в лагерь. Тогда Славко оторвал от своей рубахи рукав. С помощью Бурзенко он перевязал поляку кровоточащую рану.
Колонна снова тронулась в путь. Смоляк ехал рядом, напевая:
Узники двигались к каменоломне. Солнечные лучи, прорвав пелену утреннего тумана, ложились яркими пятнами на овсяное поле, которое показалось справа от дороги и вдали упиралось в зеленую стену леса, освещали красную черепицу высоких крыш эсэсовских вилл, играли сотнями зайчиков в окнах солдатских казарм. Туман медленно уползал в долину, в межгорье, повисая плотным покрывалом над мрачными хвойными чащами.
Вдали показался всадник. Серый породистый скакун, игриво перебирая тонкими ногами, стремительно приближался. Андрей присмотрелся. В седле сидела женщина. Темный камзол, лаковые сапожки и рыжие, взбитые ветром, волосы. Мгновенье — и она поравнялась с колонной.
Узники, как по команде, нагнули головы. Пархоменко одернул Андрея:
— Не смотри. Заметит охранник, получишь двадцать пять горячих по заду.
Про Эльзу, жену Коха, Андрей слыхал. Неужели эта изящная амазонка, эта огневолосая красавица и есть та зверюга, о которой ему рассказывал Пархоменко?
Фриц Рэй, едва всадница показалась на дороге, замер на месте. Эльза проскакала рядом, и комья земли, вылетевшие из-под копыт жеребца, застряли в велосипедных спицах. Смоляк, смачно прищелкнул языком, повернул машину и, налегая на педали, устремился следом за всадницей.
Весь день Андрей двигался, работал, разговаривал, а в его ушах все время звучали крики умирающих, рычание овчарок, грудной хохот эсэсовца… Бурзенко с остервенением бил киркою в твердый камень и думал, думал. «Надо что-то делать… надо что-то делать…»
Вечером, когда оранжевый закат позолотил серые камни, лег румянцем на бледные лица узников, когда уставшие от безделья охранники разминали затекшие ноги, в каменоломне неожиданно появился Смоляк. Глаза его свирепо сверкали. Лицо перекосила злоба. Волосы были взъерошены, а воротник мундира расстегнут. Никто, даже старожилы, не видели еще унтершарфюрера в таком разъяренном виде.
Старший надсмотрщик, не успевший вовремя вскочить и отдать рапорт, получил пощечину.
Фриц Рэй приказал команде 62-го блока прекратить работу и выстроиться.
— Хлопцы, — приказал Пархоменко, — лопаты не бросать.
Андрей сжал в руках свою лопату. Подняв голову, он заметил, что все узники, как один, последовали этому примеру. Не выпуская из рук лопаты и кирки, они угрюмо занимали свои места в строю.