— Господин полковник, сомневаюсь, что я увижу подобное.
Штандартенфюрер сел.
— Вы правы. Вам, подполковник Смирнов, этого не увидеть. Через пятнадцать минут вас расстреляют.
Иван Иванович гордо улыбнулся:
— Вот в этом, господин комендант, я не сомневаюсь.
Кох пришел в бешенство.
— Встать!
Узник неторопливо поднялся.
— Русская свинья, ты не умрешь! Ты будешь жить. Великая Германия умеет наказывать своих врагов. Ты будешь жить, чтобы мучиться в этом аду, гнить, сожалея и раскаиваясь. Ты будешь ползать на коленях и видеть торжество Германии!
Подполковника Смирнова вывели из кабинета.
В коридоре его догнал переводчик.
— Герр подполковник, я несколько смягчал ваши показания. Вас не расстреляют, — унтер-офицер заискивающе глянул в лицо Ивана Ивановича. — Надеюсь, вы не забудете этого.
Глава восьмая
Первые недели новых «гофлингов» — заключенных — приучали к лагерным порядкам. Около барака ежедневно по три часа проводились занятия. Капо — капрал рабочей команды уголовник Август Скауц — добивался, чтобы каждый новичок и все вместе выполняли приказания дружно бегом. Только бегом. Стоило одному замешкаться — и все начиналось сначала. Особенно «отрабатывались» приемы снятия головного убора.
Андрей раньше никогда не подозревал, что такое простое действие — снятие шапки — может стать серьезным «делом», требующим внимания и ловкости.
Громила — Август Скауц — требовал, чтобы при встрече с эсэсовцами заключенные мгновенно снимали головные уборы. Делать это следовало по команде «Мютцен ап!». Услышав «мютцен», заключенные должны были схватить правой рукой шапки и при возгласе «ап!» стукнуть себя по бедру. Идиотское упражнение проделывали сотни раз. И если Громила замечал разнобой, виновник получал затрещину.
Вечерами, после проверки — «аппеля» — и отбоя наступало свободное время. Охранники, эсэсовцы уходили из лагеря, капо расходились по своим каморкам или шли в клуб смотреть очередной кинобоевик. Только усиленные патрули с собаками бродили вокруг лагеря, а с пулеметных вышек зорко всматривались в квадраты кварталов автоматчики. Хождение по лагерю после отбоя воспрещалось.
Однако в эти вечерние часы, рискуя жизнью, из блока в блок пробирались заключенные, искали близких, земляков. А зеленые в это время открывали меновую торговлю.
Тускло светят электрические лампочки. Одни заключенные, измученные непосильной работой, едва-едва переступив порог, сразу же повалились на нары, спят. Другие занимаются своими делами: латают полосатую робу, чинят обувку, мастерят из куска дерева или кости какой-нибудь замысловатый мундштук или портсигар.
Сегодня в блок пробрался незнакомый заключенный с маленькими мышиными глазами.
— Кто у вас тут русские? — с заговорщицким видом тихо спросил он.
Его тотчас окружили советские военнопленные. Пархоменко толкнул локтем Андрея:
— Пойдем послушаем.
Гость уселся на табуретку и, обведя всех хитрым взором, начал:
— Ну как, ребята, надоело здесь?
— Еще бы, — сочувственно закивали окружающие, а кто-то вздохнул:
— Эх, домой бы сейчас…
— Домой? — оживился незнакомец. — О доме, друг, забудь.
— Это почему?
— Да по всему, — дома у тебя нет и с родными никогда в жизни не встретишься.
— Ты баланду нам не разводи. Выкладывай дело, — зашумели заключенные.
— А я и не развожу, — незнакомец уставился на Андрея. — Вот ты, парень, кто ты есть?
Андрей от неожиданности растерялся. На него со всех сторон смотрели товарищи по блоку. Андрей не знал, что ответить. Кто он есть? Над этим вопросом он никогда не задумывался, ибо считал себя все тем же, кем он был два года назад — советским человеком.
А человек с мышиными глазами, воспользовавшись замешательством Андрея и глядя ему в лицо, бросил:
— Ты есть предатель родины!
— Что-о? — у Андрея заходили желваки.
— Ты не кипятись, — замахал руками незнакомец и вместе с табуреткой попятился назад. — Я тебя не считаю предателем… нет, нет!
— А кто считает?
— Там, дома. Дома на родине, на родине тебя считают предателем! И тебя, и меня и всех нас считают предателями! Изменниками! Мы нарушили устав, мы нарушили военную присягу. Там, дома, нас ждет наказание, статья уголовного кодекса. Это факт! Мы здесь мучаемся, а там, на родине, для нас в Сибири места подготовлены. Вот что, земляки, — немного выждав, продолжал незнакомец, — все мы, выходит, стали людьми без родины. Это как пить дать. И тут плохо и там хлебом-солью не встретят…