Несколько лет спустя Европа будет зачитываться путевыми заметками двух французских клириков, францисканского монаха Андре Теве и теолога-кальвиниста Жана де Лери, описавших свои приключения в Рио с 1555 по 1560 год. В разное время оба они побывали в Рио с вице-адмиралом Никола Дюран де Вильганьоном, когда тот пытался основать французскую колонию в тропиках. По религиозным причинам Теве и Лери друг друга не выносили, но оба с огромным интересом изучали индейцев (что-то им нравилось, но многое и не нравилось), описывали их повседневную жизнь в мельчайших подробностях, иллюстрируя свои рассказы множеством рисунков. Их книги оказали влияние на многих писателей, в том числе и на Монтеня, который одним из первых увидел в Руане вживую нескольких представителей мира, о котором говорилось в этих заметках. А еще у Монтеня был слуга, побывавший с Вильганьоном в Рио, и, чистя хозяину платье, бойкий малый описывал интимные подробности жизни аборигенов, которые могли ускользнуть от внимания писателей и путешественников.
В эссе «О каннибалах», которое будут читать по всему миру, Монтень сравнивал социальную организацию аборигенов с европейской цивилизацией. Прежде всего, они не вели завоевательных войн. В отличие от европейцев, рвущих друг друга на части за пару пинт Атлантического океана, аборигены сражались во имя более благородных целей: чести, справедливости и мести. Потерпев поражение, эти дикари не бросались бежать, как зайцы, они сохраняли мужество до конца — их можно было убить, но победить их было нельзя. Хорошо, они полигамны, ну так что же? В Библии полно примеров цивилизаций, практиковавших полигамию. Они не дерутся за наследства, потому что у них все принадлежит всем — и земля, и море, и небо, и звезды. По сути, писал Монтень, этот примитивный «коммунизм» — очень удачная находка, и поразительно, что по этим правилам живут такие варвары. Более того, продолжал он, было бы неплохо пересмотреть понятия «варвар» и «дикарь», принятые европейцами для описания незнакомых народов только потому, что у тех иные обычаи. И, добавлял он, сам каннибализм, практикуемый в Гуанабаре, более гуманен, чем казни, производимые в Европе во время религиозных войн, когда раненых пленников бросали диким зверям или живыми зарывали в землю.
Вот что вкратце сказал Монтень, и еще немало чернил прольется по этому поводу. Как и все, выходившее из-под его пера, это эссе оказало глубокое влияние на мыслителей того времени. И более позднего тоже: в семнадцатом веке на наших тупинамба будут основывать теории о «естественной добродетели». Человек изначально добр, гласила теория, его испортила цивилизация. И потому цивилизация должна измениться, а вместе с ней и понятия о правах, правосудии и собственности.
Проходили десятилетия, и последующие авторы все больше и больше идеализировали образ индейцев Гуанабары. И теперь даже неловко открывать, что вопреки представлению, распространяемому писателями и путешественниками в Европе, тупинамба были далеко не ангелы. Они постоянно воевали со своими соседями (по правде говоря, война была их ремеслом), они брали в рабство членов вражеских племен (и продавали их белым), у них были определенные формы правления, была законодательная система, и они прекрасно представляли себе, что такое частная собственность. Предполагаемая невинность их женщин не могла скрыть их чувственности и разнообразия сексуальных техник, которыми они владели. В этом они, пожалуй, составили бы конкуренцию парижским куртизанкам: практика, как известно, — путь к совершенству.
Но уже в те далекие дни люди предпочитали миф, а не реальность. А идеализированный индеец был лучше настоящего. К концу восемнадцатого столетия Жан-Жак Руссо превратил его раз и навсегда в «благородного дикаря». «Свободного», «равного» и «братского», в точном соответствии с девизом Французской революции.
Какая жалость, что задолго до этого, в результате нескольких веков войн, рабства, оспы, алкоголизма, голода и христианства, в Рио не осталось ни одного тупинамба и некому было гордиться их достижениями.