– Да кому до меня? Я сама за себя. Я помру, «по дворам, да по семьям» гостинцы потащите. Вот интересно, – вдруг брызнула смехом Чжи Юнь. – Нынче вы все меня поучаете. Сдохну, тогда кто кого будет грызть?!
Бесконечные ссоры Чжи Юнь и Ци Юнь удивляли У Лун’а. Единоутробные сестры, а больше похожи на кошек, исполненных духа вражды. В любое мгновенье готовы встать в стойку и выпустить когти, и снова спокойствие и безмятежность лабаза взрывает их крик. Отчего же никто не прикроет их «смрадные рты»? У отца не хватило бы духу. Хозяин не столько любил дочерей, сколько их опасался. Застав их грызню, он с притворным спокойствием брел себе прочь, вымещая свой гнев на других.
– Чего встал? За работу, – в тот день под горячую руку попался У Лун. – Если думаешь, тут представленье, билет покажи.
Стараясь не прыснуть со смеху, У Лун поспешил со двора. Отец и две дочери – троица жалких паяцев. У Лун не встречал прежде столь бестолковой семьи. В этом, пожалуй, и есть основное отличие в жизни на улице Каменщиков и в селении Кленов и Ив. У Лун мерным совком насыпал рис в мешки. С каждым взмахом руки на душе становилось теплее и легче. Этой зимой в городском бытии он открыл для себя всевозможные слабые звенья. Это как бреши в стене. Можно влезть, сжавши тело в крысиное. И я сумею пробраться как крыса. Протиснусь и съем подчистую все зернышки риса, которые там, за стеной. Эта мысль привела его в детский восторг. У Лун даже пискнул, расплывшись в довольной улыбке.
– Чего по-собачьи скулишь? – хозяин по-прежнему строил сердитую мину. – Сегодня, гляжу, ты доволен как пес. Это что же случилось?
– Не, я по крысиному.
– Точно. На крысу похож. Того и гляди, весь мой рис уворуешь. Я чую, что плутни затеял.
На сохлых губах во мгновение ока застыла улыбка. У Лун вдруг почувствовал – в этих словах есть лишь доля насмешки. Украдкой взглянув на владельца лабаза, считавшего деньги за стойкой, У Лун размышлял: «Неужели хозяин готов к встрече с крысой? Неужто, почуяв опасность, он вышвырнет прочь грызуна?» Но У Лун не боялся покинуть лабаз. Ныне голод его не страшил: ведь его основной капитал – это сила и молодость. В городе, где с каждым днем умножаются фабрики и мастерские, средства для жизни найдутся всегда.
У лабаза Большого Гуся по «забрызганной бликами зимнего солнца» брусчатке сновали одетые в «пухлый наряд» покупатели. В шуме и гвалте забитой людьми и повозками улицы Каменщиков иногда можно было расслышать чистейший «дин-дон». Бубенцы старой пагоды. В хаосе полнивших улицу звуков У Лун’у был мил только звон бубенцов
Глава IV
Хозяин был первым, кому приоткрылась жестокая правда – Чжи Юнь понесла. За последние годы отец обзавелся не самой пристойной привычкой – входить по прошествии месяца в спальню Чжи Юнь, чтоб тайком заглянуть вглубь ночного горшка. Второй месяц не видя следов свежей крови на грязной бумаге, хозяин с тревогою стал подмечать перемены в сложеньи Чжи Юнь, а однажды увидел, как мертвенно бледною дочь начинает тошнить за столом. «Волны гнева достигли небес». Отобрав у Чжи Юнь плошку с рисом, хозяин хватил ей об пол:
– Ты, бесстыжая, есть собралась? Если хочешь блевать, так иди и проблюйся!
Чжи Юнь, перепрыгнув рассыпанный по полу рис, прошмыгнула на двор: «Ва-а-а»... Все жевавшие завтрак на кухне услышали звуки отрыжки и рвотных позывов. У Лун тоже слышал, хотя и не понял, ни что это значит, ни что этот мелкий конфуз предвещает великие сдвиги в грядущем.
Хозяин с трагической миной увлек Ци Юнь в угол двора:
– Ты не знаешь? Сестрица твоя понесла.
– Я давно ожидала, – Ци Юнь повертела на пальчике кончик косицы. – Дешевка срамила себя дни и ночи.
Хозяин открыл было рот.
– И не надо меня вопрошать. Я что, блудням ее соглядатай? Чай, ты ей во всём потакал, вот и нюхай подарочек. Мало того, что и так в наш лабаз кто ни попадя пальцами тычет.
– Не знаешь, чей плод? От почтенного Лю, так куда бы не шло. Я боюсь, что покойник Крепыш... – тут хозяин вздохнул. – Так ты знаешь, чей плод или нет?
– Что я смыслю в вонючих делах? – Ци Юнь топнула ножкой. – Её не спросил, что ко мне привязался? Я с ней не блудила, откуда мне знать?
– Так она говорить не желает. Пол ночи с ней бился, ни слова: дешевка бесстыжая! Люди узнают, как я им в глаза смотреть буду?
– Да ты уж давненько, «утратив лицо, смотришь людям в глаза», – окатила Ци Юнь хладным взглядом папашу.
Забросив за плечи косу, Ци Юнь вихрем влетела в торговую залу:
– Быстрее отвешивай: мы закрываемся.
– Как закрываемся? Люди за рисом придут, – озадаченно осведомился У Лун, наполнявший мешок покупателя.
– Ой, мы тебя не спросили, – Ци Юнь сняла вывеску. – Мы всей семьей на обед к досточтимому Лю. Всё! Закрылся лабаз.
Время шло. Наконец, из гостиной явилось семейство торговцев. Хозяин, напяливший новенький пепельно-серый халат и парадную шляпу, шел первым. За ним выступали две дочки. Ци Юнь вела за руку или, вернее, тащила Чжи Юнь, отстранявшую вспять свое пухлое тело. Чжи Юнь, может статься, недавно рыдала: глазницы распухли как грецкий орех, а лицо – исключительный день – не покрытое пудрой, казалось болезненно бледным.
У Лун вышел вслед за семейством на улицу. Что за нелепое шествие! Мрачный хозяин шел медленно и тяжело, на согбенной спине его новый халат испещряли глубокие складки. Ци Юнь, очень часто ступая, тянула сестру, ну а та – что чуднее всего – оступаясь, тащилась за ней, изрыгая проклятья:
– Зачем меня тащишь, тебя отодрать? И отца твоего отодрать, и осьмнадцать колен ваших долбаных предков!
– Чего это с ними? – спросили из кузни.
У Лун лишь мотнул головой. Возвратившись в лабаз, он окликнул работников:
– Там у хозяев... чего-то стряслось?
– Если б знали, тебе не сказали, – двусмысленно хмыкнул один. – Слишком молод еще, чтоб об этом с тобой толковать.
– Ну и знать не желаю, – У Лун призадумался. – Рано ли поздно я сам до всего доберусь. От меня не укроешь.
Отгроханный в духе династии Мин[12] особняк досточтимого Лю был оплотом богатства и роскоши средь неказистых жилищ городской бедноты. Утверждали, один только сад обошелся ему в пятьсот лянов[13] чистейшего золота. Траты неслыханные, и они заставляли гадать об истоках его состояния. Осведомленные люди твердили, что соле- и хлопкоторговля, и даже проделки Портовой Братвы – только ширма, а главный источник богатств должным образом скрыт под завесою тайны. Еще говорили, что будто бы под цветником, что на заднем дворе, есть огромный подвал, полный ружей и опия.
Возле двух каменных львов, охраняющих вход в особняк, две сестры и отец дожидались привратника.
– Ты не робей, ты вперед нас ступай, – наказала сестрице Ци Юнь, продолжая, однако, держать ее за руку. – Как господина увидишь, так сразу о главном скажи. Если будешь молчать, я сама ему выложу. Чай не проглотит.
– Да что говорить? – Чжи Юнь суетно вырвала руку. – Как господина увидишь, поймешь: только сами себе неприятностей ищем.
Привратник провел их в гостиную. Возле большого аквариума досточтимый о чем-то беседовал с важною дамой – Второй госпожой. Повернувшись спиною к гостям, господин, измельчая меж пальцев кусочки печенья, кормил им рыбешек. Его собеседница, скорчив брезгливую мину, окинула взглядом семейство: