– Твоя содержанка. И пару хвостов привела.
Сделав вид, что не слышит, Чжи Юнь самовольно уселась на мягкий диван. Но Ци Юнь во мгновение ока вернула любезность:
– Она что, недавно свалилась в нужник? – обернувшись к сестре, вопросила она. – А откуда ж еще во рту столько дерьма?
Досточтимый локтем отпихнул госпожу. Та, сердито сопя, удалилась за ширму. Ци Юнь собралась было расхохотаться во вслед. Но она не решилась.
Не отводя глаз от жерла аквариума, досточтимый по-прежнему был поглощен окормлением рыб. Лишь скрошив им последний кусок, господин обернулся к владельцу лабаза, взглянул на Ци Юнь и расплылся в невнятной улыбке.
– Хозяин изволил меня навестить, – досточтимый стряхнул крошки с рук, – чтоб о ценах на рис посудачить?
– Осмелюсь ли делом ничтожным тревожить покой господина...
Хозяин был явно смущен. Избегая смотреть господину в лицо, он уперся глазами в Ци Юнь:
– Пусть Ци Юнь говорит. Тут ведь дело такое, что мне, как отцу, даже рот раскрывать неудобно.
Зардевшись багровым румянцем, Ци Юнь прикусила губу:
– Чжи Юнь как бы... она ждет ребенка. Известно ли то досточтимому Лю?
– Разумеется: сколько я баб повидал, так всегда различал, где брюхатая.
– С этим мы к вам и пришли. Как вы смотрите дело уладить?
– Чего тут улаживать? Раз обрюхатилась, нужно рожать. Даже курица знает, как яйца нести. Неужели, Чжи Юнь не сумеет?
– Она же не замужем. Дело откроется, как ей на людях-то быть? Вы подумать должны, господин, о Чжи Юнь. О семье должны нашей поду...
– Даже думать боюсь, – господин, хохотнув, обернулся к Чжи Юнь. – Пусть Чжи Юнь нам расскажет, чье семя в её животе. Если ясно изложит, легко всё уладим; а нет, я помочь вам ничем не смогу.
Просидевшая весь разговор, развалившись на мягком диване, Чжи Юнь перегнулась вдруг в приступе рвоты. Ци Юнь ненавидящим взглядом уставилась ей в поясницу:
– Ответь же, дешевка! – Ци Юнь приложила сестру кулаком. – Вишь расселась, как будто ее не касается. Перед лицом господина скажи, чей ребенок. Быстрее!
– Сестра твоя врать не умеет, – почтенный, пощелкав изогнутым пальцем по стенке аквариума, подмигнул одним глазом Ци Юнь. – Она, зная мой нрав, мне ни разу солгать не осмелилась. Ну же, скажи нам, Чжи Юнь.
Та с трудом подняла к ним землистого цвета лицо. На висках мелким жемчугом выступил пот, с губ свисали потёки желудочной слизи. Достав из кармана платок, Чжи Юнь вытерла губы, украдкой взглянула на достопочтенного Лю, отвела тут же взгляд и уперлась глазами в носки своих туфель.
– Не знаю, – послышался тихий, но внятный ответ. – Я не знаю, чье семя.
Хозяин с Ци Юнь обреченно взглянули друг другу в глаза. Вновь раздался причудливый смех господина.
– Идем же! – сверкая глазницами полными слез, Ци Юнь поволокла отца к двери. – Кого нам винить? Пусть дешевка пожнет, что сама посадила. И быть мне дешевкой, коль влезу опять в её тухлое дело!
На деревянный настил звучно плюхнулся брошенный в спину предмет – под ногами Ци Юнь колотила хвостом красноперая рыбка. Подняв в изумленьи рыбешку, Ци Юнь обернулась. Достойнейший Лю, сунув руку в аквариум, сцапал другую:
– Больше всего в этой жизни мне нравятся рыбки и женщины. К ним у меня подход общий. Вот рыбка, к примеру, меня рассердила, немедленно выброшу прочь.
Господин вскинул руку – под ноги Ци Юнь полетела еще одна скользкая тварь.
– Я сегодня особенно зол, всех к чертям повыбрасываю.
Соскочив наконец-то с дивана, Чжи Юнь, оступаясь, помчалась во двор, обхватила за ствол здоровенную яблоню и принялась очень громко блевать и еще громче плакать. Ветви, лишенные листьев, тряслись в полоумном, неистовом танце. На крытых верандах, с обеих сторон обрамляющих двор, показались следившие за представлением люди.
– Ну, мужики! Песьеглазые вы мужики!! – неустанно вопила Чжи Юнь, вызывая улыбки у зрителей.
– Мало позору? До дому ступай! – за спиною бранилась сестра.
Обхватив ствол руками, Чжи Юнь продолжала стенать, возводя к небосводу глаза. И в тот горестный миг в её черных зрачках как и прежде сверкал чудный блеск драгоценных каменьев.
– Не слышала, что досточтимый сказал? Он с тобой как с рыбешкой: натешился – выбросил. Думала, лучше других? Ты рыбешка несчастная, больше никто!
Накричавшись, Ци Юнь оглянулась на окна гостиной. Почтенный в обнимку с Второй госпожой поднимался по лестнице в сопровожденьи английской овчарки. Остолбенев на мгновение, Ци Юнь строгим тоном велела отцу:
– Ну, ступай же! Чего здесь торчать?
– Вот так взять и уйти? – на хозяйском лице проступила гримаса отчаянья. – Мы ж не сказали всего. Может, денег нам...
– Ты еще клянчить собрался? – Ци Юнь потащила отца к неохватным железным воротам. – Чего ему скажешь? Знай, нос зажимай, да дерьмище глотай. С кем тягаться надумал? Не знаешь, кто он, а кто мы?
Миновав под лукавыми взглядами слуг щель едва приоткрытых ворот, удручённый отец с постаревшим, скривленным от боли лицом плюнул в глотку гранитного льва. Погруженные в мрачные мысли, Ци Юнь и хозяин тащились вдоль длинной, увенчанной черным карнизом стены, окаймлявшей дворец господина. Где носит дешевку? Дворец уже был далеко позади, когда возле стены наконец показалась зеленая точка. Ципао[4] Чжи Юнь? Изумрудная тень доплелась до угла и пропала из виду.
Небо темнело, успели отужинать, а непутевая дочь не вернулась в лабаз. Прислонившись к воротам, хозяин оглядывал улицу Каменщиков. Ни единой души. Все лабазы и лавки закрыты. В окнах, заклеенных белой бумагой, одна за другой загораются тусклые свечи. Ветер, «скобля мостовую», несет по замызганной грязью брусчатке обрывки бумаги и перья. Насколько мог вспомнить хозяин, зима каждый год приносила несчастья: зимою истлела в чахотке жена, зимой из-за трудностей с рисом едва не закрылся лабаз, зимой по ночам колотили в ворота голодные нищие. Этой зимою молва о брюхатой Чжи Юнь разольется по улице Каменщиков.
– Ты ... сходи-ка, сестру поищи, – отец робко вошел в спальню младшей сестры. – Чжи Юнь бестолочь с детства: боюсь, бестолковое дело затеет.
– Пусть в реку сигает, я плакать не стану, – Ци Юнь повернулась спиною к отцу. – Мне давно на нее наплевать. Не пойду.
– Видно, хочешь, чтоб я самолично поперся? – хозяин уставился в спину Ци Юнь негодующим взглядом. – И что я за грех в прошлой жизни содеял, что вместо наследника двух бессердечных дешевок сумел настрогать? Проку нет никакого, одни лишь несчастья приносите.
– Сказано же, не пойду, – подобрав зубочистку, Ци Юнь принялась ковыряться в зубах, засверкавших под тусклою лампой. – У Лун’а пошлем. Пусть поищет дешевку.
Ци Юнь второй раз прокричала у кузницы имя У Лун’а. Скрипучая дверь приоткрылась, сверкнула обритая в ноль голова, а затем и все тело без явной охоты протиснулось в щель... Тут Ци Юнь разглядела – У Лун впопыхах оправляет штаны.
– Что за гадостью там...
Тот неловко хихикнул:
– Не гадость, забава. Они стали меряться, ну и с меня...
– Что с тебя? Чем там мерились?
– Этим... елдой, – поперхнувшись, У Лун, продолжал уже голосом громким и ясным. – Насильно штаны с меня сняли!
– Да чтоб ты издох! – покраснев, отвернулась Ци Юнь. – Только ешь задарма, да от дела лытаешь. А эти, что в кузнице – шайка.