Чжи Юнь задремала. Но что-то заставило вновь пробудиться. У Лун. Его темный, едва различимый в сгущавшихся сумерках лик, нависавший над самым лицом. Он смотрел на нее. Он рассматривал, как она спит. Чжи Юнь слезла с кровати, на ощупь прокралась к ночному горшку, зашуршала бумагою и, отстранив занавеску, окинула взглядом У Лун’а. Тот тем же надгробьем сидел на кровати.
– Сидишь и глядишь на меня среди ночи, – со сна еле внятно бурчала Чжи Юнь. – А откуда мне знать, что за чертова мысль у тебя в голове? И гладишь-то всё так, что любой убоится.
– Я должен как следует вас рассмотреть. Вы, семья, мне желаете смерти. Откуда мне знать, отчего вы меня ненавидите?
– Я тут причем? – Чжи Юнь громко зевнула и юркнула под одеяло, зарывшись в него с головой. – Холодина. А спать-то как хочется. Ты невредимым вернулся, и ладно.
– Целехонек… кроме дырищи в ноге! – У Лун с криком стащил одеяло с Чжи Юнь, двинув прямо в лицо ей увечною плотью. – Ты видишь подтеки? Ты будешь лизать мою кровь. Ты не будешь, папашу заставлю. А нет, так сестрицу твою. Меня ваша семья изувечила. Я вас заставлю почувствовать вкус моей крови!
– Рехнулся?! – Чжи Юнь со всей мочи рванула назад одеяло. – Да раньше бы знала, давно б досточтимый с тобой разобрался. Не ногу, башку б прострелили. Тогда б не явился меня донимать!
– Господином меня не стращай! – вскинув плечи, У Лун дал жене оплеуху. – Дешевка вонючая. Думаешь, кто ты? Ты – драная тапка: два дня поносили и бросили. Раньше была на ноге господина, теперь на моей, и впредь я тебя буду учить! Я твой муж!!
Прикрывая руками лицо, Чжи Юнь было застыла во тьме, но вдруг – «Ааа!» – завопив, подскочила к У Лун’у, хватила подушкой ему по башке, поддала головой ему в грудь, понося в выражениях наисквернейших:
– Да кто ты такой, чтоб мамуле пощечину дать?! Да мамуля елду твою песью...
У Лун был сильнее. Он снова и снова пихал прочь Чжи Юнь, пока та, рухнув ниц, не схватила его за стопу, что есть силы зажав меж зубов средний палец. За явственным хрустом раздробленной кости последовал бешеный вопль.
– Ты мне только Чжи Юнь покалечь, – надрывался дубасивший в двери на пару с Ци Юнь, разъяренный хозяин. – В тюрьму упеку!
Дотянувшись с кровати до туфель жены, У Лун бросил их в двери.
– Приперлись чего? – пересилив нещадную боль, У Лун взялся разглядывать сломанный палец. – Жена с мужем лаются, прочим нет дела. Катитесь отседова!
– Думаешь, повод нашел? – продолжал сотрясать дверь хозяин. – Пираты тебя подстрелили, считаешь, что я виноват. Ну а есть у тебя доказательства? Нет у тебя доказательств!
– Вот вам доказательство! – с мрачным смешком У Лун выставил ногу. – Мне дочь твоя палец на правой ноге раскусила. Ходить не могу, а работать на вас и подавно! Кормите задаром. Теперь не прогоните.
Бросившись к двери, Чжи Юнь отомкнула задвижку и, выскочив вон, стала, топая ножками и безутешно рыдая, мутузить отца по плечам:
– Вы почто же меня за мужлана отдали? За эту скотину, за пса деревенского...
Вмиг онемевший хозяин бессильно качался под градом ударов. Ци Юнь осветила покои, задула свечу и пошла восвояси, бурча:
– И кого тут винить? Чай, сама за него захотела. Себя и вини. Поделом.
Глава VI
Зима для Чжи Юнь стала долгим мучительным сном. В своё время на улице Каменщиков она слышала толки старух, утверждавших – на месяце так на четвертом беременность легче всего прерывается выкидышем. А уж если мужик будет бить... Чжи Юнь нарочито сердила У Лун’а, и после терзавших убийственной мукой ночных представлений ей вправду казалось, что мерзкий кровавый комок вот-вот выпадет в жерло ночного горшка. Но всё было тщетным. Она ощущала, как плод, разрастаясь в глуби её чрева, порою шевелится, еле заметно пихая в утробу стопой или слепо цепляясь ручонками за жировые слои и набухшие кровью сосуды.
Чжи Юнь на исходе зимы разнесло. На припухшем лице расползлась желтоватая «бабочка»[22]. Остолбенело глазея на давку у стойки торгового зала, Чжи Юнь иногда восседала в углу за прилавком, напоминая своим отрешенно-подавленным видом покойную мать. Что было на сердце её, неизвестно. Быть может, совсем ничего. Она, как и прежде, ходила в едва налезающей, годы назад ей подаренной шубке. Хозяйки, всегда порицавшие платья, румяна, манеры Чжи Юнь, говорили, что та напоказ-де готова надеть что угодно. Или совсем ничего не надеть.
Как и прежде, Чжи Юнь обожала прогулки по торжищу Птиц и Цветов. Как-то раз, выбирая гвоздики, она разглядела почтенного Лю, что стоял у лотка продавца редких птиц в окружении сонма подручных. Просунувши руку в просторную клеть, досточтимый ощупывал клюв попугая. Желая с ним встречи и в то же мгновенье стремясь не попасться ему на глаза, Чжи Юнь с вдруг забившимся в странном волнении сердцем прикрыла цветами лицо. Меж лотков разливался людской суетливый поток, а Чжи Юнь всё стояла на том самом месте, пока досточтимый, взяв на руки клеть, не направился к ней. Слуги двинулись вслед, и один из них, старый знакомый, немедленно скорчил глумливую рожу.
– Когда успела брюхо отрастить? – досточтимый, взглянув на обтянутый платьем живот, ухмыльнулся, явив полный рот золотых, ослепительно желтых зубов. – Вот же бабы: дурнеют, моргнуть не успеешь. Где был цветок, теперь дерьмо собачье.
– Дурна, не дурна: разве дело твое? – отвернувшись, Чжи Юнь стала хлопать себе по плечам стеблем свежей гвоздики. – Я, чай, не жена тебе и не названая дочь.
– Говорят, за бродягу какого-то вышла, – взгляд господина скользнул по округлостям тела Чжи Юнь. – Что за барышня! И за бродягу. Такое несчастье.
– Да хоть бы за псину: тебя не касается. Ты мне никто!
На зов господина от мусорной кучи примчался заморской породы кобель, взявшись жадно лизать досточтимому туфли.
– Коль хочешь за пса, я могу своего предложить. Он уж всяко бродяги покрепче.
Чжи Юнь громко сплюнула наземь:
– Скоты, даже ссорится с вами противно.
Она развернулась, хотела уйти, но достойнейший Лю преградил ей дорогу объемистой клетью. Подпрыгнув от страха, сидевший внутри попугай ткнул ей в грудь своим скрещенным клювом. Чжи Юнь, оглушительно взвизгнув, отбросила клеть от себя:
– Отцепись! Я тебе ничего не должна.
– Ты зачем кипятишься? Сейчас моя птичка тебя успокоит.
Подняв клеть повыше, достойнейший Лю перевел взгляд с пунцового лика Чжи Юнь на зеленые перья:
– Ученая птица. Что ей ни скажу, всё за мной повторяет.
Погладив крыло попугая, он сдавленным голосом крикнул:
– Дешевка, дешевка...
– Дешевка, дешевка, – ученая птица и впрямь повторила дурные слова.
Господин, вслед за ним и прислуга зашлись в диком хохоте. Бросив на землю цветы, Чжи Юнь с взором, сверкавшим обидой и злостью, набросилась на досточтимого, метя ногтями в лицо. Но ее окружили, схватили за обе руки, и раздутое тело Чжи Юнь вдруг повисло меж небом и твердью.
– Да что же я сразу елду твою старую псам не скормила, – сквозь зубы рыдала Чжи Юнь, привлекая досужие взгляды. – Черт дернул себя опозорить...
По мановенью руки господина Чжи Юнь отпустили, поставив дрожащими мелкою дрожью стопами на павшие наземь цветы. Передав клеть слуге, досточтимый, ровняя рукой свой английский пробор, безучастно взирал на Чжи Юнь. Наконец, поразмыслив о чем-то, он тронул ее располневший живот, задержав на нем кисть на изрядное время. Чжи Юнь не противилась, лишь, прикрывая руками лицо, тихо плакала, грязно ругаясь: