– Сын Крепыша, – пробурчал еле слышно У Лун и, печально взглянув на жену, вопросил: – Это он? Он и вправду вернулся?
– Вернулся, – кивнула Ци Юнь и поправила: – Сын мой старшей сестры.
– Это сын Крепыша, – опираясь на стену, У Лун потащился в торговую залу. – С отцом одинаково ходит: чуть плечи склоняя направо. Так ходят убийцы. Не стоит таких задевать.
– Ты задел их обоих. Жалеешь теперь?
– Что жалеть, если сделано дело? – У Лун, привалившись к стене, набрал в легкие воздух. – Вчера видел сон. Мне привиделся сын Крепыша. И он здесь. Мои сны непременно сбываются.
На потемневшем лице неподвижной гримасой застыла улыбка:
– Я должен ему. Он придет за расплатой.
В полночь собаки на улице Каменщиков вдруг подняли неистовый лай. Пробудившись от сна, обыватели бросились к окнам. Строй темных теней с легким шорохом – словно шум ветра иль шелест дождя – выходил из лабаза Большого Гуся. Впереди шли солдаты военной полиции. Следом ступал Бао Ю, увлекавший во мрак ночной улицы что-то похожее на полный рисом мешок. К своему изумлению зрители в окнах узнали больного У Лун’а. Босой, он едва мог ступать по неровной брусчатке. Одни говорили наутро, что слышали, как он стонал. А другие, что видели, как, проходя под мерцавшим во тьме фонарем, тот возвел к небесам свой единственный глаз. Жесткий блеск былых дней, утверждали они, навсегда угас в темном зрачке.
Злополучный лабаз снова был в центре толков. По чайным шептались: У Лун был задержан военной полицией за укрывание в доме оружия – в куче зерна нашли восемь винтовок и два пистолета. Никто из судачивших о происшествиях памятной ночи не упоминал Бао Ю. Корни лиха, пришедшего ночью в лабаз, были столь глубоки и запутаны, что далеко выходили за круг представлений охочей до сплетен толпы. Настоящий источник беды был известен, пожалуй, лишь членам семейства.
Лабаз, наконец, отворил свои двери – на час, кстати, позже обычного – и покупатели ринулись внутрь. Первым делом они попытались разведать подробности у двух работников. Те в один голос морочили голову. С вспухшими веками – с недосыпания или от плача – Ци Юнь неподвижно сидела за стойкой. Расслышав шушуканье в зале, она обвела болтунов ненавидящим взглядом:
– За рисом пришли или глотки чесать?
Распаляясь все больше, она запустила в толпу старой счетной машинкой.
– Болтают, болтают! – кричала Ци Юнь изменившимся за ночь: охрипшим, подсаженным голосом. – К вам в дом несчастье придет, мы посмотрим, как вы поболтаете!
Сколько уже я плетусь, увлекаемый вдаль Бао Ю? У Лун силился сбросить впивавшиеся в онемевшие руки веревки, но тщетно. Нет сил дать отпор навалившемуся столь внезапно бесчестью. Он думал, что очень похож на быка. На больного, негодного к пахоте, еле живого быка, точно также влекомого – он столько раз это видел в селении Кленов и Ив – в жуткий дом мясника.
Штаб японской военной полиции располагался на двух нижних ярусах универмага. У Лун’а швырнули в подвал – Бао Ю и японский солдат раскачали его, взяв за ноги и голову – и изможденное тело, как десятилетья назад при прыжке на железнодорожную насыпь, опять полетело вниз словно вязанка соломы. Белесая лампочка под потолком освещала обшарпанные отсыревшие стены. Кругом следы крови: багряные полосы, пятна раскрывшихся алых цветов... У Лун тронул валявшуюся у железной решетки холщевую туфлю. Послышался писк, и огромная крыса, испуганно выскочив из темно-серой обувки, исчезла меж прутьев. Наверное, в туфле есть зернышки риса. У Лун запустил туда пальцы – какая-то жижа. В обувке была только свежая кровь.
На допросе, не в силах понять, что талдычит ему развалившийся в кресле японец, У Лун ел глазами изящный овал тонких розовых губ Бао Ю. Не сходившее летом с личины его выражение детской наивности ныне бесследно исчезло. Свет лампы выхватывал из темноты жесткий лик смельчака. Он не схож с Крепышом. Не похож на почтенного Лю. В нем нет сходства с Чжи Юнь. Он такой же как я в мои юные годы.
– Смерть полагается за укрыванье оружия в доме. Нам на тебя донесли. Признаешь ли вину?
– Кто донес? – У Лун смежил глаза. – Я хочу это знать.
– Не положено, – рот Бао Ю искривился в глумливой усмешке. – Такой человек, на которого б ты никогда не подумал.
Схватив за копну перепутанных липких волос, Бао Ю стал в упор изучать испещренное сонмищем язв восковое лицо:
– Так зачем тебе пушки? В меня собирался стрелять? Или, может, в японских солдат?
– Я хотел отвезти их в селение Кленов и Ив. Возвратившись на родину, я бы «умыл свои руки». Но мне и в деревне винтовки нужны, чтоб себя от врагов защищать.
– У тебя очень много врагов. У тебя на руках много крови. Не я, так другой бы явился тебя покарать. Ты же знаешь, убийца когда-нибудь сам станет жертвой убийцы.
– Неправда. Я жертва постыдной болезни. Как мог я предвидеть, что жизнь мою сгубят вонючие шлюхи? – У Лун, искривившись от боли, мотнул головой. – Ты мне враг? За родителей мстишь?
– За себя. Я не знаю, за что я тебя ненавижу. Но с детства, как только увидел тебя, и до сих самых пор... Не могу объяснить. Ненавижу, и всё. Это ненависть, данная Небом.
– Ты очень похож на меня. Я такой же был в юные годы, – с трудом приподняв онемевшую руку, У Лун прикоснулся к вцепившейся в волосы белой перчатке. – Ты так не тяни, Бао Ю. Я больной, мое тело не терпит страданий.
– Я знаю. И только поэтому я буду мучить тебя.
Бао Ю улыбнулся. На пухлых щеках проявились умильные ямочки.
– Здесь применяют различные пытки, – он выпустил волосы, чтоб натянуть поплотнее перчатку. – Есть дыба, есть пытка водой, пытка дымом. А если тебе, как болтают, неведом страх боли, то можно пронзить раскаленною спицей пять пальцев. Когда-нибудь видел шашлык из барашка?
У Лун’а пытали всю ночь, беспрестанно меняя орудья и вид истязаний. На теле его вскрылись все темно-красные струпья и белые язвы. Кровь с гноем, как капли дождя, окропляли залитый запекшейся кровью других, прежде мучимых жертв скользкий пол. До конца истязаний терзавший его Бао Ю не услышал столь чаемых стонов. Быть может, не зря утверждала молва, что У Лун’у не ведом страх боли. А может, он был слишком немощен, чтобы стонать. Свесив голову, смежив глаза, У Лун будто дремал, погруженный в спокойствие и безмятежность. К рассвету уставший мучитель его, задыхаясь, хватал воздух ртом. Отвязав от скамьи, сбросив тело на каменный пол, Бао Ю провел пальцем под носом У Лун’а. Он дышит. Полночи немыслимых пыток, а он еще жив. Бао Ю и подумать не мог, что У Лун’а доподлинно «бей не забьешь, сокрушай не сломаешь».
Облитый водой из ведерка У Лун приоткрыл один глаз, оглядевший лицо Бао Ю с неожиданной мягкостью:
– Ты как, закончил? Теперь меня можно отправить домой.
– Я отправлю, когда рассветет.
Проведя кистью в белой перчатке по влажному, в струпьях и язвах лицу, Бао Ю не нашел и кусочка целехонькой кожи. Глаза. Один тусклый и мутный, затянутый белою пленкой. В другом, словно в чистой воде родника, отражалось лицо Бао Ю.
– Кто лишил тебя глаза?
– Твой дед. Он был тоже мне враг.
– У него, видно, не было времени, чтоб завершить, – Бао Ю поднял с пола железную спицу. – Так я его дело закончу.
Сжав спицу в ладони, он с силой вонзил ее в зрячее око – один раз, другой, третий раз – наконец-то услышав, давно предвкушаемый звук. Нет, не стон. Это был бесконечный пронзительный вой.