Я подошел к Ворошилову и поздоровался. Он посмотрел на меня непонимающим настороженным взглядом.
— Я, Климент Ефремович, Запашный. Артист цирка. Вы мне сегодня в Кремле вручали орден.
Уже знакомый мне интеллигентный помощник, уткнувшись в тарелку, прошептал:
— Говорите громче, он плохо слышит.
Ворошилов вопросительно склонил голову и подставил помощнику ухо. Указывая на меня вилкой, тот громко и отчетливо объявил:
— Артист цирка. Укротитель.
— А-а-а! — понял наконец председатель Президиума Верховного Совета и, чавкая губами, произнес что-то вроде «Раз ты укрощаешь свирепых зверей, попробуй-ка справиться с жинкой моей». Я опешил, а Ворошилов, довольный своей шуткой, расхохотался. Его свита молча жевала, никак не реагируя на наш разговор. Только интеллигент опять шепнул:
— Кричите ему не в ухо, а прямо в рот.
— Раньше вы ходили в цирк часто! — заорал я. — А теперь почему-то совсем не ходите!
Ворошилов опять склонил голову, а интеллигент, досадливо поморщившись от моей бестолковости, вытер губы и прокричал прямо в широко открытый рот председателя:
— Говорит, в цирк не ходите! В цирк!
Климент Ефремович одобрительно посмотрел на меня, закивал головой и снова повторил вышеприведенный поэтический перл. Я некстати вспомнил увиденную на каком-то плакате цитату из Ворошилова «Занимайся гимнастикой, даже когда тебе будет сто лет!» и догадался, что надо потихоньку пробираться подальше от этого стола, тем более что Марица нашла наконец цирковых и оживленно болтала с ними. Ко мне подскочили двое молоденьких курсантов и, явно стремясь отвлечь от Ворошилова, буквально засыпали вопросами о цирке, о хищниках, о гастрольных поездках и прочей чепухе. Не особенно вдаваясь в суть расспросов, я шаг за шагом отступал от главного стола, пока наконец не оказался среди своих. Не дослушав моих ответов, курсанты немедленно растворились в толпе.
Перекусив, мы с Марицей пошли осматривать висевшие на стенах картины и совершенно непонятные статуи. То и дело нам попадались американские балерины, одетые в платья с шуршащими юбками и смело открытыми сутулыми спинами, причем некоторые из этих спин поражали прыщавостью и красно-желтыми веснушками. По залу сновали официанты в черных жилетках, разнося на подносах фужеры с шампанским. Марица ойкнула и толкнула меня в бок: неподалеку прохаживалась Фурцева, крепко держа под руку нашего Бардиана.
Заскучав, мы подошли к стоящим у дверей послу и его супруге. Посол, седой симпатичный старичок, окинул нас острым взглядом умных глаз. Его жена вежливо улыбнулась. И не успел я ахнуть, как Марица по простоте душевной ляпнула:
— Господин посол, можно задать вам вопрос?
— Конечно, можно, — на удивительно чистом русском языке ответил посол, осторожно оглядывая нас, — на то мы с супругой и стоим здесь.
— Вы так хорошо говорите по-русски, — заметил я, пытаясь оттянуть Марицу в сторону. Посол молча улыбнулся.
— Значит, вы стоите из-за нас, — защебетала Марица, — это же неудобно. Присядьте, пожалуйста.
Посол переглянулся с женой и галантно ответил:
— Только после вас.
Марица опустилась на стоявший рядом продолговатый диванчик и, схватив за руку супругу посла, потянула ее за собой. Старушка улыбнулась, на этот раз более приветливо, и тоже присела. Вслед за женщинами уселись и мы.
— Так о чем же вы хотели спросить? — поинтересовался посол, с любопытством оглядывая Марицу. А она сегодня выглядела просто отменно. Новый, с иголочки черный костюм облегал ее юную фигуру с очень узкой талией, белый кружевной воротничок подчеркивал свежесть лица и яркость пунцовых губок. Волнистые черные волосы ниспадали ниже талии, а огромные глаза сияли очаровательной непосредственностью.
— Мы не понимаем, что здесь изображено, — Марица в притворном смущении опустила длиннющие ресницы и кивком указала на одну из картин. При этом ее волосы коснулись лица посла.
На картине, указанной Марицей, не было ничего кроме множества мелких желтых пятен на совершенно черном фоне. Наверное, художник не выписывал каждое в отдельности, а просто окунул кисть в желтую краску и обрызгал полотно.
Посол и его жена переглянулись, и старушка на безупречном русском ответила:
— Откровенно говоря, мы с мужем тоже не очень разбираемся в авангардизме. Но я знаю, что эта картина называется «Ночь в Париже».
— Ночь в Париже? — рассмеялась Марица и потрепала меня по голове. — Видишь, Вальтер, как надо изображать ночь в Париже! Вот ты так не умеешь. Он у меня тоже художник, — объяснила она, обращаясь к старушке.