— Нет, прошу вас, продолжайте. Здесь важна каждая деталь.
— Эти близнецы всегда были неразлучны. Много времени они проводили вместе в Баварских Альпах, а после войны в течение некоторого времени скрывались там. Вы, наверное, гадаете, откуда я все это знаю? Мне это известно от самого Зигмунда. Ах, этот Зигмунд… руки, словно тиски, и…
— Но вы сказали, что…
— Я не испытываю ненависти к ним обоим. Я ненавижу лишь ее. Зигмунда мне жалко. Во всех других отношениях он muco hombre.[18] Я не была его первой любовью, а очень хотела бы ею быть. Зов первой любви, знаете ли, всегда настолько силен… Я вспоминаю Мюнхен и мальчика с мраморной кожей, сложенного, как Аполлон. Ах! Но я не была у Зигмунда первой женщиной. Его сестра, когда узнала про нас, была, как фурия. Она застала нас здесь, в этом самом доме. У меня до сих пор остался шрам от удара ножом, который она нанесла мне пониже левой груди. Дюймом бы глубже и…
Вили явно выдохлась и с каким-то безразличием закончила:
— Эти двое, они не только брат и сестра. Они — любовники, и этого достаточно, чтобы у вас волосы на голове зашевелились. Мне еще повезло, что я осталась жива.
Я не знал, верить ее рассказу или нет. Вряд ли это имело в тот момент значение, но се силы были явно на исходе. Она плюхнулась в мягкое кресло, утонув в нем всем своим грузным телом, и разрыдалась. Голова ее содрогалась, по щекам градом катились крупные слезы. Сквозь рыдания она выговорила:
— Ну так… как насчет Марии?
— Как-нибудь в другой раз, — пообещал я.
Когда я уходил, она сидела в той же позе. Хотелось бы мне знать, повезло ли Бронфенбреннеру больше, чем мне.
Глава 9
Насколько Бронфенбреннер был удачливее меня, я узнал после того, как в одиночестве пообедал у себя в гостинице. Вечер был жарким и душным, и воздух прилипал к телу, словно память об утраченной любви. Я немного прогулялся по берегу, слушая звуки реки и стараясь ощутить ночной бриз в темных и безмолвных вязовых рощах. Когда я вернулся в «Хоф» и уселся в темном номере на кровать, компанию мне составила бутылка «Мартеля», которую я бережно держал на коленях.
Я размышлял о Пэтти Киог и пытался представить, где она могла быть в это время. Трижды приложившись к бутылке с «Мартелем», я поклялся себе, что никогда в жизни больше не буду брать дел для расследования за границей, хотя прекрасно знал, что все равно нарушу эту клятву. В дверь номера постучали, я открыл и обнаружил перед собой жену консьержа.
— Вас просят к телефону, Herr Драм, — сказала она. Я вышел из номера, спустился по лестнице и вслед за ней проследовал через вестибюль к стойке портье, где и стоял телефон.
— Драм слушает, — произнес я в трубку.
— Слава Бог! Слава Бог!
Это был Бронфенбреннер. Я спросил:
— Что случилось?
— Женщина Штрейхер. Она здесь, в Бонн.
Я крепко сжал телефонную трубку.
— Да. Ничего не говорите. Скажите мне только, где вы находитесь. Я немедленно выезжаю.
Он назвал адрес в Бонне, я его повторил и повесил трубку. Я уже дошел до середины вестибюля, как вдруг до меня дошло, что это был адрес заведения Вили Шлиман.
На улице жена консьержа объясняла мальчику, как надо мести тротуар перед отелем. На освещенное пространство въехал на велосипеде пожилой мужчина в форме почтальона. Он что-то ей сказал, она обернулась и, увидев меня, показала головой в мою сторону.
— Herr Честер Драм? — удостоверился старик и вручил мне конверт с прорезью в виде окошка. Я наскреб для него в кармане несколько пфеннигов. Консьержка пояснила:
— Телеграмма из Соединенных Штатов Америки.
Через окошко в конверте я прочел: «Честеру Драму. Шаумхоф, Бад-Годесберг, Германия». Опустив конверт во внутренний карман своего твидового пиджака, я взмахом руки остановил такси и доехал на нем до Бонна.
Я вышел из такси за полтора квартала от дома Вили Шлиман. Шел только одиннадцатый час вечера, но особняки с островерхими крышами были темны и безмолвны. Все-таки Бонн — не ночной город.
На углу улицы под фонарем располагалась телефонная будка, и там меня уже ожидал Herr Бронфенбреннер. С встревоженным видом он курил толстую сигару.
— Она еще здесь? — спросил я.
— Если не вишель через черный ход, — пожал он плечами.
— Что это за дом?
— Это такой место… Я не знать это слово…
— Ладно уж, знаю я, что это за дом. Я заезжал сюда сегодня днем после вас.
Он удивленно хмыкнул.
— Я говориль с хозяйка…
— С мадам?
— С мадам, ja. Мы с Вили — старые друзья, хотя с политический точка зрения… но это вас не интересовать. Вили всегда показывайт свой товар, даже если ви тысяча раз говорить «nein». И вот тогда я услышать голос фроляйн Штрейхер. Она спориль с горничной, а если ви хоть раз слышаль голос фроляйн Штрейхер, когда она сердится, ви никогда его не забывайт. Как-то раз в Берлин во время митинг… но это неважно. Я виходиль наружу и ждаль. Сначала вишель мужчина, но он вовсе не биль мужчина! Это биль фроляйн Штрейхер, одетый, как мужчина. Я шель за ней на безопасный расстояний через Рыночный площадь…
Он горько усмехнулся.
— Я не есть сыщик. Дистанция биль слишком безопасный, и я потеряль фроляйн из виду. Я в отчаянии. «Herr Драм», — подумаль я, — мне надо биль звонить Herr Драм. Я искаль во всех лавках на Рыночный площадь, но фроляйн Штрейхер исчезаль.
— Откуда вы знаете, что она опять здесь?
— Потому что я возвратилься ни с чем, чтобы поговорить с мой друг Вили о том, что я видель. И фроляйн Штрейхер вернулься опять!
— Больше она не выходила?
— Nein, не выходила. Я би тогда вам звониль. Может бить, эта женщина держаль фроляйн Киог в заключений здесь?
Я покачал головой.
— Сомневаюсь. Они явно стремились побыстрей вывезти Пэтти на Восток. Но представьте, что у них были еще какие-нибудь дела в Бонне, и кто-то из них остался, чтобы эти дела закончить. Ей нужно место, чтобы укрыться, и здесь она выходит на Вили Шлиман…
— Ja, но Вили и фроляйн Штрейхер готовы перегрызть друг другу глотки.
— Да, я об этом слышал..
— Даже ради деньги Вили не будет помогаль эта женщина.
— Тогда откуда у вас такая уверенность, что это была фроляйн Штрейхер?
— Я клянусь вам, Herr Драм…
— Почему это не мог быть сам Зигмунд Штрейхер? Сестру с американкой он отсылает вперед, а сам остается, чтобы закончить свои дела. Немного пудры, чтобы замаскировать щетину, легкий грим, который наносит на его лицо такой опытный специалист, как Вили, и белокурая бестия Штрейхер, которого каждый бы узнал за сто миль, потому что нордический тип здесь такая же редкость, как в Париже или Вашингтоне, превращается… да вы и сами видели, в кого он превратился. Они всего лишь очень искусно выполнили свою работу, а вы так сразу и решили, что это была сестра. И к тому же, черт побери, они близнецы.
— Возможно, Herr Драм. Но раз это биль один из них, то он может привести к другой…
Бронфенбреннер пожал плечами, бросил сигару и наступил на нее.
— В такой ситуаций что делайт частный следователь?
— То же самое, что и вы. Вы все сделали правильно. Он выжидает, пока что-нибудь произойдет.
— Выжидать? Но ведь… в доме Вили… уже сейчас…
— Там есть черный ход?
— Ja.
— Значит, она могла уже уйти.
— А, так ви все-таки считайт, что это женщина?
— Я не знаю. Это была ваша догадка. Идите к черному ходу, Адольф. Если она оттуда выйдет, шатайтесь, изображайте пьяного и запойте что-нибудь погромче, чтобы я вас услышал. Хорошо?
Бронфенбреннер медленно и без особой радости кивнул. «Что еще задумал этот американец, чтобы вот так стоять и ждать у моря погоды? Что он, совсем рехнулся?» Но я не собирался ничего ему доказывать. Я должен был знать, что черный ход прикрыт Бронфенбреннером, и я проследил, как он медленно завернул за угол. Может быть, как-нибудь я расскажу ему, что существует два типа частных сыщиков — те, что научились ждать, и те, что должны своей финансовой компании за все, в том числе и за кожаные подметки, которые они изнашивают по причине своего неумения ждать.