— И вы пообещали, что поможете ей? Я утвердительно кивнул и спросил:
— А чем мне поможете вы?
Зиглинда вновь продемонстрировала свои зубы и произнесла лишь одно слово:
— Девчонка.
— Хорошо, — ответил я. — Я готов хоть сию минуту.
— Но она с братом сейчас не здесь.
— Тогда где они?
— Ну нет, Herr Руст. Сначала выкладывайте все, что вам известно.
— В Берлине? — настаивал я.
Она промолчала, спокойно закурила сигарету и стала ждать.
— Кто-то из нас должен уступить, — наконец проговорила она. — Вопрос лишь в том, кто может предложить большую цену, так как было ясно, что доверять друг другу мы не можем.
— Несомненно, — подтвердил я.
Зиглинда улыбнулась. В первый раз за все это время улыбнулась по-настоящему. Ее лицо зарумянилось, а крупное, крепкое тело, казалось, размякло.
— А почему бы и нет? — вдруг спросила она. — Почему бы нам не довериться друг другу?
— Ну-ну, я слушаю, — отозвался я.
— Мой братец — борец за идею. Деньги, даже такие большие, как золото УСС, вряд ли его заинтересуют. Я надеюсь лишь на то, что он не передаст девушку «красным» до того, как…
— Вот и продолжайте надеяться, фроляйн, — ведь это все, что вам остается.
— Таким образом, вы сами видите, что нам надо спешить. Но вы, Отто, должны еще видеть, что если Зигмунда интересует только долг, то золото УСС можем поделить мы с вами. Восемьсот тысяч марок. Восемьсот тысяч.
Она выждала, чтобы я переварил эту цифру. Восемьсот тысяч марок — это было двести тысяч в пересчете на доллары. Американские доллары.
После того, что я слышал об этой парочке, я не поверил ни единому ее слову о Зигмунде. Однако заливала она мастерски. Ради денег она могла и сказать, и сделать все, что угодно. Странный для агента «красных» пережиток капитализма, но у Йоахима Ферге был бы ответ и на это. Штрейхеры стали «красными» скорее по воле случая так же, как случайно они примкнули до этого к фашистам. Они имели авторитарный склад личности, и здесь ни вкусы, ни пристрастия особой роли не играли.
— … и скажите мне тогда, — с жаром продолжала она, — неужели два человека, мужчина и женщина, не способны вместе насладиться подобным богатством лучше, чем каждый из них в отдельности, или даже намного лучше, чем это могли бы сделать брат с сестрой?
Ответ мог быть только один.
— Ja, Зиглинда, — проговорил я.
— Брат нервничает. Времени может оказаться слишком мало. О, если бы мне удалось убедить вас!
— Я уверен, что вам это удастся, но только в том случае, если вы отвезете меня к фроляйн Киог.
— Но если я до этого не скажу Зигмунду, что можете дать вы, он взорвется. Видите ли, брат вовсе не считает происшедшее с вашим отцом несчастным случаем.
— Ну сколько раз я должен повторять — это был несчастный случай!
— Отто, прошу вас, успокойтесь.
— Хорошо, не будем об этом. Докажите, что я могу вам верить. Отвезите меня к девчонке.
Зиглинда опять одарила меня улыбкой, стоившей никак не меньше восьмисот тысяч марок.
— Сначала — ваш рассказ. Но я докажу, что вы можете мне довериться. Я покажу вам, что может быть у нас с вами после того, как будут деньги.
Секунд пять я не мог понять, о чем идет речь. Она собиралась отвезти меня к Пэтти, здесь все понятно. Зиглинда повезет меня к Пэтти, как я повез бы ее к своей бабке в маленький увитый плющом домик, чтобы сказать: «Бабушка, вот девушка, на которой я хотел бы жениться, потому что она такая милашка».
— Для нас двоих, — учащенно дыша, проговорила она. — Все только для нас двоих.
Она скинула блузку и своим телом выше талии снова улыбнулась мне на все восемьсот тысяч марок. Тело было словно высечено из мрамора. Поведя мраморными плечами, она завела обе руки за спину. Когда ее ручищи вернулись в прежнее положение, бюстгальтер, с которым ее кожа соперничала по белизне, слетел на пол. Словно вылепленные рукой скульптора, на белом мраморе розовели два бутона, один из которых на какое-то мгновение скрылся из вида, когда обе ее руки легли на левое бедро. Послышался звук расстегиваемой молнии, Зиглинда едва уловимо повела бедрами, и юбка тоже оказалась на полу. Еще одно легкое движение понадобилось, чтобы скинуть то, что было под юбкой. Обуви на ней не было. И вот уже вся она, от кончиков пальцев ног до серебристых волос, сияла улыбкой на восемьсот тысяч марок.
«Валькирия», — подумал я. Если бы все дочери Одина были такими, то Вальгалла стоила бы того, чтобы туда попасть. Однако, если говорить о Зиглинде, то у валькирий было на уме совсем не это. Она умела преподнести свое тело. Оно не годилось для стандартных телодвижений, обычно изображающих сексуальность, и она это знала. Это крупное, упругое, белое, величественное тело, подобно Афродите — самому совершенному из символов поэтической чувственности — было создано для того, чтобы наслаждаться его созерцанием как классической статуей. Это она знала тоже. Почти минуту она стояла абсолютно неподвижно, и эта минута показалась мне самой длинной в моей жизни. Мне захотелось прикоснуться к ней. Всего лишь один раз, не более. Но этим я не мог помочь Пэтти Киог. Напротив, если хоть на мгновение я поддался бы на эту самую улыбку в восемьсот тысяч марок, то Пэтти это бы повредило.
Не знаю, что Зиглинда прочитала в моих глазах, но она с коротким смешком перешагнула разделявшее нас пространство и прильнула ко мне.
Мрамор ее тела был теплым и прижимался ко мне все сильнее. Вдруг мрамор ожил, и мы со всего размаху упали на кровать.
Самым нежным голоском, на который была способна эта женщина, она произнесла:
— Я забыла спросить, как ты больше любишь? Со светом или в темноте?
Не успел я ничего ответить, как дверь с треском распахнулась, потом вновь захлопнулась, и Отто Руст, еще не успев нас толком разглядеть, заорал:
— Фроляйн Штрейхер, это самозванец! Отто Руст — я.
При теле богини она имела мозги, работавшие со скоростью счетной машинки. Она издала звук, похожий на рычание. То, что в комнату ворвался настоящий Отто Руст, она поняла почти мгновенно. Ей надо было полностью переориентироваться, и она это сделала быстрее, чем я вытащил из кармана свой «Люгер». Всей тяжестью своего тела женщина навалилась на меня.
— Помоги мне его удержать! — крикнула она.
Руст знал, что я был вооружен, поэтому мне было не до деликатностей. Я уперся ладонью в подбородок Зиглинды и с силой толкнул ее. Клацнули зубы, разлетелись в стороны волосы, и голова Зиглинды откинулась назад. Она вдруг отпустила меня, и, проскочив через всю комнату, налетела на Руста, сбив его с ног. Вместе, сцепившись и размахивая руками и ногами, они повалились на пол. Когда они встали, я уже успел достать «Люгер» и навести его на них.
— Спокойно, ребята, — произнес я по-английски.
— Он не выстрелит, — проговорила Зиглинда, и они медленно пошли на меня с двух сторон. Было очень тихо. Я взвел курок, они на какое-то мгновение остановились, но Зиглинда сказала:
— Нет, в доме много людей, он этого не сделает.
Когда Руст подошел достаточно близко, я с размаху ударил его «Люгером» по лицу, одновременно спустив большим пальцем предохранитель и освободив курок. Удар пришелся наискось по челюсти, и Отто упал на колени. Ему удалось захватить мое предплечье, и он начал заводить мою руку за спину примерно так же, как я проделал это с ним на улице. Оказавшаяся рядом Зиглинда ухватила меня за плечи и замахнулась коленом, но я увернулся, и удар пришелся по бедру. Тогда она ударила ребром ладони, целясь мне точно в переносицу. Если знать, как это делается, то сломать эти хрящ и косточку по силам даже малому ребенку. Зиглинда ребенком явно не была, и кроме того, знала, как это делается. Чтобы уйти от удара, я отвернул голову в сторону, и ребро ладони ударило в мой висок, да так, что у меня на глаза навернулись слезы.
Руст предпринял новую попытку овладеть «Люгером». Он сотворил с моим запястьем что-то такое, от чего всю мою руку пронзило острой болью. Я попытался его лягнуть, но промахнулся. Он уже стоял на ногах и удерживал мою вывернутую руку между лопатками. Зиглинда снова замахнулась коленом, но я подставил другое бедро. Она с размаху вонзила кулак в мой живот на несколько дюймов ниже пояса, вложив в удар все свои шесть футов роста и полторы сотни фунтов веса. Мне стало очень больно.