— Одеться! — рявкнула она на выбежавшего вслед за ней Отто Руста. — Одеться, быстро!
И выстрелила в темноту винного магазинчика. Я схватил Пэтти за руку, и мы бросились бежать. От выстрела разлетелась бутылка, и нас обдало смесью стеклянных осколков и капель какой-то жидкости. Ухватив с полки две бутылки, я метнул одну в противников. Зиглинда снова выстрелила, на этот раз дважды. Стеклянная дверная панель перед нами, словно по волшебству, рассыпалась на мелкие кусочки. Другой бутылкой я сровнял оставшиеся по краям рамы острые осколки, и мы выскочили на улицу. Бутылка осталась целехонькой.
Снаружи нас ждал Мюллер. Увидев нас, он выстрелил из «Люгера» через разбитую дверь, и звук выстрела заглушил звон бьющегося стекла. Где-то неподалеку взвыла сирена.
Мюллер и мы с Пэтти бросились бежать по улице. Сзади нас ночную тишину разорвал звук выстрела. Стреляла Зиглинда, и Мюллер упал. Я выпустил руку Пэтти и подошел к нему. Падал он лицом вниз, но потом перевернулся на спину. Входного отверстия от пули я не обнаружил. Его глаза были широко раскрыты и уже подернуты смертной пеленой. «Люгер» я нашел на мостовой примерно в ярде от того места, где лежал Мюллер. Я сунул его в карман пиджака и побежал.
— За утлом! — крикнул я Пэтти. Пока мы добежали до мотороллера, нам вслед выстрелили еще три раза. Я потянулся было к несуществующей дверце, выругался и поднял тяжелую крышку мотороллера. Стук шагов по тротуару приближался. Пэтти опустила крышку, я запустил мотор нашего маленького «Мессершмитта», и он, качнувшись вместе с нами, тронулся с места. Мне на плечо тяжело легла рука Пэтти, и я ощутил, как кого-то из нас била дрожь, а может быть, черт возьми, дрожали мы оба.
— Что с твоим другом? — спросила Пэтти.
— Он не был моим другом, — ответил я.
— Так что с ним?
— Я думаю, мертв.
— О, мертв… Чет?
— Да?
— Сзади нас никого нет.
Мы говорили непрерывно и не могли остановиться. Мы не могли поверить, что остались живы. Если бы мы сейчас умолкли, Пэтти разрыдалась бы, как дитя, а Драм, возможно, на пару минут запятнал бы свою репутацию.
Я повернул мотороллер на Люстгартен по направлению к реке. Пэтти сказала:
— За нами идет какая-то машина.
— Их машина?
— Не знаю. Скорее всего, да.
— Машина какая, маленькая?
— Ага.
Я вздохнул. На свободной от машин прямой трассе, да при хорошем попутном ветре наш мотороллер мог дать миль шестьдесят пять в час. Но даже этого могло не хватить.
Собор мы проскочили на пятидесяти милях в час. Наша колымага, визжа шинами по мостовой, прошла на двух колесах поворот, и под нами загромыхала брусчатка набережной. Фридрихштрассе я едва не проскочил, пришлось резко затормозить, и Пэтти боднула меня головой. Достав из кармана «Люгер», я произнес:
— На, держи.
Молча взяв пистолет, Пэтти, к моему удивлению, уверенным движением извлекла магазин и сообщила, что осталось только три патрона. Потом она, выгнув шею, обернулась и сказала:
— Они свернули на Фридрихштрассе.
С Фридрихштрассе на Унтер-ден-Линден, потом на Потсдамер-Платц и к Брандснбургским воротам. Расстояние небольшое, но они уже были всего в двух кварталах позади нас. Я наблюдал их в зеркало заднего вида. Они шли на большой скорости с включенными подфарниками.
Когда мы свернули на Унтер-ден-Линден и устремились по широкому проспекту к светившемуся в ночи желтыми окнами зданию русского посольства, их задержало небольшое происшествие. Нас отделяло от посольства два квартала руин мертвого города-призрака, как вдруг хлынул сильный ливень. По ступенькам посольства к ожидавшему на стоянке большому ЗИСу спустились три темные фигуры. Лишь только они сели в лимузин, и он тронулся с места, как мимо, громыхая по усеянной выбоинами мостовой, пронесся наш мотороллер. Завизжала резина, сзади раздались сердитые возгласы, и я увидел, что машину Штрейхеров занесло. Она вылетела на тротуар прямо через дорогу от посольства, потом, выбив целый сноп искр, со скрежетом ударилась бортом о каменную стену, но смогла выровняться.
На Потсдамер-Платц мы выскочили на шестидесяти милях в час. Мотороллер трясло и раскачивало так, будто он отплясывал рок-н-ролл. Раздался звук, похожий на выстрел, и мотороллер с лопнувшим задним скатом так повело в сторону, будто он обезумел. Я изо всех сил вцепился в вырывавшийся из рук руль, пытаясь его удержать. Пэтти с побелевшим лицом вглядывалась сквозь дождь в каменную громаду Бранденбургских ворот, доехать до которых нам так и не пришлось. Мотороллер, вибрируя и кренясь на сторону, словно тонущий корабль, проехал еще немного и замер на месте. Схватив бутылку с виски, я ткнул ей в замок крышки, и мы с Пэтти выбрались наружу в дождь и темноту. До ворот оставалось еще ярдов триста. Сейчас для нас было бы значительно лучше, если бы это были не ярды, а мили, потому что с любопытством наблюдавшие за всей этой сценой два восточногерманских полицейских уже спешили от пропускного пункта в нашу сторону. Дополняя картину, с другой стороны на площадь въезжала машина со Штрейхерами.
Я схватил Пэтти за руку, и, перепрыгивая через обломки, мы бросились бежать сквозь дождь. Пэтти споткнулась и вскрикнула.
— Пистолет! — прошептала она. — Я обронила пистолет.
Опустившись на колени, я стал шарить руками по земле, но нащупал лишь щебенку и кирпичную крошку. В нашу сторону, громко топая, бежал полицейский с фонариком в руке. Пляшущий желтый луч, ощупывая пространство, метался из стороны в сторону и вверх-вниз. Выбрав момент, когда луч отклонился в сторону, я подобрал камень и бросил его назад в направлении мотороллера. Он упал среди обломков, послышался шорох осыпавшихся камешков. Крикнув что-то, полицейский побежал на этот звук. Машина Штрейхеров затормозила. Пэтти и я, пригнувшись, бежали к линии раздела между зонами, где дежурили еще трое полицейских в поблескивавших от дождя накидках.
Вдруг один из них что-то крикнул, и мы отпрянули назад, в развалины. Прямо перед нами высились руины большого здания. Мы бежали вдоль стены, которая когда-то была его фасадом, пока не достигли какого-то пролома, и заскочили в него. Воздух внутри был сырым и затхлым. Со всех сторон поблескивали чьи-то маленькие глазки, и какая-то тварь прошмыгнула прямо рядом с нами. Я успел закрыть ладонью рот Пэтти за мгновение до того, как она вскрикнула. Она напряглась и тут же обмякла. Я скорее не вел, а тащил ее в глубь здания. Мы пересекли пространство, где отсутствовала крыша, и дождь попадал внутрь. Дальше была лестница, и мы медленно поднялись по ее ступеням. Крыс было все больше, они с неодобрением на нас посматривали и разбегались в разные стороны. У меня возникло такое ощущение, будто я находился внутри гигантского сводчатого склепа. Мы старались ступать как можно тише, однако звук наших шагов все равно гулко отдавался в пространстве. Я подумал, что их, наверное, было слышно даже на польской границе. Мы прошли еще немного по отполированному до блеска полу и, перебравшись через груду обломков, вошли под едва заметную во мраке арку.
— Ты как, в порядке? — поинтересовался я у Пэтти.
Она кивнула и издала звук, который лишь с большой натяжкой можно было назвать бодрым. Я повернул налево и сделал три шага. Пол обрывался в никуда. Вернувшись к Пэтти, я попробовал пройти в противоположном направлении. И снова пустота, словно на краю света. Я двинулся вперед: было похоже, что только так мы могли куда-то выйти. Я зажег спичку, она разгорелась ярким пламенем, со всех сторон засветились глаза, и вокруг нас, разбегаясь, засуетились крысы. Мы стояли на платформе между двумя железнодорожными путями. Рельсы были погнуты и скручены, но шпалы в основном были целы. За путями располагались другие платформы и, по-видимому, другие пути. Если верить карте Берлина, то место, где мы находились, было старым Потсдамским вокзалом, который русские так и не восстановили, и его облюбовали крысы.