Однако эти внешние атрибуты Олден превратил во что-то еще. В нем были как внешняя красота, так и скрытое остроумие – почти как торжество иронии над собой. Над тем, что его мужские мускулы спрятаны под этой женской мишурой. Что касается женщины, то положить руку мужчине на рукав и ощутить под шелком твердую упругость представлялось необыкновенно эротичным. Вероятно, ни одна эпоха не была так вопиюще чувственна, как нынешняя. Неудивительно, что мужчины, подобные Олдену, пустились в разгул, меняя женщину за женщиной, сокрушая их, точно кегли.
Джульетта потрогала кружева и посмотрела на свое запястье, пытаясь вообразить, какой ее рука представляется глазам Олдена. Женские косточки выглядели такими хрупкими в сравнении с мужскими. Не это ли в женщинах восхищает мужчин? Каким-то непонятным образом Олден заставил ее почувствовать себя прекрасной, тогда как она считала, что уродство поразило ее до мозга костей. Он излечил ее – и не только тело.
«Душу свою я уже отдала ему, – рассуждала она. – Зачем лгать себе? Если сейчас я не могу доверять ему всю правду, то правды вообще не существует на свете. А правда заключается в том, что я несвободна. Даже если мы с Джорджем разведемся, стану ли я после этого достаточно свободной?»
Олден поднял глаза и улыбнулся ей.
– Когда вы выходили замуж почти девочкой. Откуда вы почерпнули весьма странные представления о браке, Джульетта?
Она опешила на секунду, потом засмеялась.
– Из литературы.
– Вот как? – Олден приподнял брови. – И какой же?
– О короле Артуре и его рыцарях. Я понимаю, это звучит глупо, но те романтические истории навевают именно такие представления.
– Поэтому вам захотелось рыцаря в сверкающих доспехах?
– Если бы! – Она криво усмехнулась. – Я сделала плохой выбор. Хотя Джордж мне действительно нравился. Возможно, мы были бы счастливы в браке, если бы не мой отец… и если бы Кит и моя мать…
– Нет. Джордж Хардкасл и мизинца вашего не стоит. Но все мы совершаем ошибки по молодости лет.
– Вы тоже?
– Конечно. Мария была ошибкой. Вы не считаете?
Прислонившись плечом к стенке экипажа, Олден сложил на груди руки. Пенные кружева упали с запястий. Шелковые гольфы подчеркивали твердые мышцы на голенях. Туфли надменно подмигивали, смеясь над всем миром. Однако он, похоже, был напрочь лишен как надменности, так и насмешливости.
– Возможно, я был таким же романтиком, как вы, – продолжал Олден. – Я тоже мечтал о той единственной великой страсти. О единственной женщине, которая войдет в мою душу с той же точностью, как ребро Адама расположено под его сердцем. И даже пример Грегори…
Джульетта даже перестала дышать на время, удивленная, что он так открыто говорит о себе.
– Что вы имеете в виду, Олден?
– Как что?! – Его глаза, светившиеся из-под густых ресниц, казались такими же невинными, как васильки. – Брак моих родителей. Этот типичный союз, согласно их социальному положению, считался величайшим успехом. В действительности отец с трудом выносил мою мать. Она замкнулась в хрупкую скорлупу эксцентричности, становясь со временем все более требовательной. Чем больше она требовала, тем меньше он замечал ее.
– Так они совсем не любили друг друга?
– Отец – нисколько, а мать… Я не знаю. Думаю, что мать тоже его не любила, хоть и ужасно переживала, когда он ей изменял.
Он говорил о своих близких так просто. Эти откровения дорогого стоили. Брак ее родителей представлял собой что-то среднее между хладнокровно заключенным контрактом и подлинным единением душ. Временами в супружеских отношениях возникали напряжение и трудности, но ее родители все-таки любили друг друга.
– Я думаю, так чувствует себя любая женщина, раз она связала с человеком свою жизнь, – сказала Джульетта. – Он был отцом ее детей. – Она вдохнула поглубже, набираясь смелости. – Вы упомянули о Грегори. Что вы имели в виду?
Олден посмотрел на нее, как бы осознав собственную нерешительность. Они, как двое изгнанников, оказавшихся в дырявой лодке и разделяющих общий риск, были вынуждены вместе предпринять робкую попытку, открыть друг другу правду.
– Я обожал его, своего единственного брата, – сказал Олден. Он подыскивал нужные слова. – Грегори был на несколько лет старше меня. В глазах юного мальчика он казался воплощением мужества и галантности, хотя женщинам от этого перепало не очень-то много. Я люблю его по-прежнему. И всегда буду любить. Несмотря на то что, когда мне было шестнадцать и я впервые влюбился, он сознательно… – Он отвернул голову. Выражение его лица внезапно изменилось – и стало бесстрастным.
– Расскажите мне. – Джульетта произнесла эти слова точно так же, как он вчера вечером. Без уверенности в том, что он доверяет ей в достаточной степени. Без уверенности в себе, что сможет это выслушать.
Олден снова бросил на нее быстрый взгляд и улыбнулся. Его улыбка была для нее подарком, знаком доверия. Джульетта улыбнулась одной из своих улыбок – но робкой и бездыханной, тогда как его была полна внезапной уверенности.
– Ее звали Эмили. Дочь местного учителя. Она была очаровательна. Одна из тех хрупких, эфирных девушек, которые кажутся недостаточно сильными, чтобы справиться с тем, для чего они рождены.
– Как вы познакомились?
– Первый раз я увидел ее в храме. Пока мой отец одаривал прихожан своим снисходительным вниманием, я улучил момент и поговорил с ней. Вскоре мы стали встречаться. Это были тайные свидания в парках поместья. Мы разговаривали о поэзии, обсуждали философские темы.
– Она была начитанна?
– Достаточно, – сказал Олден. – И у нее был живой ум. Мы страстно влюбились друг в друга. Нет ничего сильнее, чем первая юношеская любовь. Неопытное, не испорченное миром чувство на пороге возмужания. Я боготворил Эмили. Мы даже обменялись несколькими робкими поцелуями. Черт возьми, это было так волнующе… – В голосе у него была еле уловимая ирония над собой. Он откинул голову назад и прикрыл глаза. – Мой рот дышал неподдельным лиризмом, когда я притрагивался к ней. Все пело во мне от прикосновения тех девичьих губ – деликатных и легких, как крыло бабочки. Но я твердо решил щадить ее целомудрие, хотя своей милой сдержанностью она воспламеняла мои чресла, как искра трут. Я хотел на ней жениться.
Что было дальше, Джульетта знала и без слов. Она бы и сама сделала то же, будь у нее старшая сестра.
– Поэтому вы пошли к Грегори, чтобы излить ему душу?
Олден засмеялся, но с горчинкой в голосе. И своего рода грустной умудренностью.
– Грегори был очень вежлив. Он подчеркивал, что Эмили неподходящая партия для сына виконта. Он говорил, что мужчины нашего класса используют таких девушек для других целей. На мои возражения Грегори отвечал, что может это доказать. Эмили тогда было только пятнадцать. Через два месяца она носила его ребенка.
– И что с ними было потом? – спросила Джульетта, слыша, как стук лошадиных копыт мешается с тяжелым биением ее сердца.
– Ее отец пытался вызвать Грегори на дуэль, но мой отец обо всем позаботился. Учитель был уволен, и семью выслали в другое место. Ребенок умер еще в утробе – и к счастью, как, возможно, сказали бы некоторые. Год спустя Эмили вышла замуж. За вполне достойного человека, я полагаю. Вот такая история. – Олден криво усмехнулся. – Вы можете подумать, что я использовал это как предлог, чтобы потом соблазнять бесчисленное множество женщин. Странно, что я об этом вообще говорю. Раньше я никому не рассказывал, как меня предала самая первая в жизни любовь.
– Эмили?
– О нет, – сказал Олден, все еще с некоторой легковесностью. – Несчастное дитя ничего не могло с собой поделать. Сдержанность, которую она мне выказывала, была совершенно неподдельной. Но мой брат был очень настойчив. Нет, не Эмили – Грегори меня предал. Из-за его предательства я оказался в Италии и пробыл там долгое время. Но я все равно не переставал его любить.