— Тогда… я согласна. На все. — Она сказала это быстро, не раздумывая. Если думать, то можно сойти с ума.
— Ваша самоотверженность и любовь к мужу делают вам честь. Но запомните: если вы начнете делать глупости, Гиббс неподалеку. Он и вас сразу скрутит, и над вашим мужем поизмывается. Поверьте, он на это мастер.
Она кивнула. Тогда он развязал ей руки. Пока он возился с узлом, она вновь оглянулась по сторонам. Несколько кресел, два стола — большой и маленький, в изножье постели, не привлекли ее внимания. Но было кое-что, за что ее глаз зацепился. Канделябр с тремя горящими свечами на прикроватном столике. Кочерга в серебряной подставке около каминной решетки. Такие повседневные, незаметные обычно предметы… Сможет ли она воспользоваться одним из них?
Ударить человека по голове. Убить… Это нелегко — решиться на такое. Но она должна постараться. Если она ударит своего мучителя так, что он не успеет позвать громилу Гиббса на помощь, у нее останется маленький, но шанс. Спастись самой — и попробовать спасти Саймона. Но пока надо постараться изображать покорность, чтобы усыпить подозрения маркиза.
Он, между тем, развязал ей руки и уселся в глубокое кресло у камина, широко расставив ноги. В руках у него вдруг появилась тонкая трость. Он поглаживал ее белыми пальцами, унизанными перстнями. Вид у него был самый довольный.
— Ну что ж, моя девочка, начнем. Подойди поближе. Вот так. — Ева обрадовалась этому приказанию. Теперь от кочерги ее отделяла всего пара шагов! — Теперь покажи мне свою грудь.
Жар опалил ей щеки.
— Что-что?
— Расстегни корсаж, милая. Я хочу посмотреть на твои грудки. — Он поднял трость, указывая ею, и облизнулся. — Такие ли они крепкие и беленькие, как мне представляется.
Еву затрясло. Пожалуй, если б он грубо повалил ее на кровать и попытался овладеть ею, она отнеслась бы к этому спокойнее. Но такое унижение было невозможно стерпеть!..
— Что такое? — Он заметил ее состояние. — Выполняй, что я велю. Иначе… Гиббс!
— О нет, — пролепетала она. — Я… я сделаю, как вы хотите.
Пылая, она медленно расшнуровала корсаж и распахнула его. Он жадно следил за каждым ее движением. Она заметила, как туго натянулась спереди ткань его панталон.
— Прелестно, — он снова облизнулся. — И какая чудесная родинка над левой! Нет ничего соблазнительнее женской груди. Будь моя воля — все женщины бы ходили полуобнаженные. — Он протянул руку и достал из кармана какую-то цепочку с прищепками. — Смотри, дорогая. Эти прищепочки будут чудесно смотреться на твоих розовых бутончиках. Я потяну за цепочку — и ты испытаешь и боль, и наслаждение одновременно. Твой муж вряд ли додумался бы до такого. А я смогу тебя многому научить…
Боже, как ты позволил родиться на свет такому выродку?.. Еву трясло, хотя в комнате было жарко.
— Да, девочка моя, — продолжал Аллейн. — Вот твоя тетка, баронесса Финчли… — Она вздрогнула, услышав имя Гвен. — Она тоже здесь бывает. И она тоже вначале была строптива. Но, в конце концов, ей стало нравиться. Я тут славно развлекался с ней. — Он провел рукой по набухшему комку под панталонами. — У нее такой умелый рот. Ты тоже научишься. А еще у меня есть кресло. — Он снова показал тростью на одно из кресел, на вид самое обыкновенное, чуть шире обычного, из подголовника которого торчало что-то, похожее на крест. — Я посажу тебя в него нагую. Привяжу твои ручки к крестовине, ножки широко раздвину и тоже привяжу к подлокотникам. И мы позабавимся с тобой.
Гвен!.. Неужели она была здесь? И он проделывал с ней все это? Какой кошмар! Ева едва сдерживала рвущийся из груди крик.
Но главный ужас ждал Еву впереди. Аллейн продолжал:
— Ты, может, не веришь, что баронесса Финчли здесь частая гостья? Но к чему мне лгать? Я тебе больше о ней расскажу. Ведь это твоя добрая тетушка сделала так, что ты и твой муж оказались здесь!
— Н-не верю… — Но она чувствовала, что это правда. «Гвен! А я так тебе доверяла!..»
— Милая, Гвендолин для меня сделает что угодно! Мы же с ней старые друзья. Кстати, — тонкогубый рот маркиза искривился в дьявольской усмешке, — ты так боишься за своего муженька, а знаешь, что он был любовником твоей тетки? О, да! Он ее обожал! Боготворил. А она — о, женщины, вам имя вероломство! — отправила его на каторгу. Не без моего участия, конечно.
У Евы в глазах потемнело. Неужели это правда? Саймон — и Гвен… Представить их рядом, целующихся, обнимающихся, — и жить не хочется. Но нет, он лжет!
Она вдруг ощутила такую всепоглощающую ярость, что убить его показалось ей делом самым простым. Она даже захотела — страстно, до сердечной боли! — увидеть его размозженную голову, заглянуть в гаснущие злые глаза — и посмеяться над его агонией.