– Шемякин. Помнишь, я тебе говорила? «Искушение» называется. Он говорил, что сначала…
– В милицию надо звонить, – перебил я.
Ванда посмотрела мне в глаза внимательно и спокойно:
– Ментов я и без тебя могла бы вызвать.
Она продолжала пялиться мне в глаза. Я кашлянул, отвёл взгляд. С минуту мы стояли молча.
– Ладно, – наконец сказала она. – Иди.
– Слушай…
– Иди-иди. Иди!
Она устало махнула рукой, точно ставила на мне крест. Жест и интонация напомнили мою бабку, её тон и жест, когда я приносил домой трояк. За двойку, думаю, старуха меня просто бы убила. Разрубила бы парадной шашкой по диагонали.
– Не понимаю, ну а что…
– Не понимаешь – и топай! – отрезала Ванда. – Тебя проводить или сам найдёшь дорогу?
Из детского опыта я знал, тут важно сдвинуть фокус. Нужен отвлекающий манёвр.
– А может, это кома? – брякнул я первое, что взбрело в голову. – Может, «скорую» вызвать?
– Ну какая на хер кома? – Она рассердилась. – Ты что, покойников не видел?
– А пульс… Или зеркальце к носу?
– Зеркальце…
Ванда взглянула брезгливо и отвела взгляд. Мой кредит доверия стремительно приближался к нулю. Терять уже было нечего. Тут нужно идти ва-банк.
– Ты! – рявкнул я так, что она удивлённо изогнула бровь. – Слушай, ты! Ты меня видишь второй раз в жизни…
– Балкон не посчитал, – перебила Ванда сдержанно. – Третий раз.
– Ну третий! Какая разница! Ты ни хрена обо мне не знаешь, но по непонятной причине уверена, что я буду исполнять все твои идиотские капризы!
Я уже орал и махал руками перед её лицом. Истерика напоминало агонию, стыд исчез, ощущение свободы пьянило. Русский человек в кураже прекрасен и отвратителен одновременно.
– У моей жены был выкидыш на шестом месяце! Я понятия не имел о её беременности! Все шесть месяцев! И я совсем не уверен, что ребёнок мой! Совсем не уверен!
Ванда слушала с интересом, но без эмоций.
– Я не могу рисовать! Ничего не выходит, ты понимаешь – ни-че-го! – Я звонко лупил кулаком в ладошку. – Уже месяц! Идей нет – ноль идей! Ноль! Тупик это! Конец!
Я ещё немного покричал, но вскоре выдохся, сник и замолчал.
– Это всё? – спросила она. – Или что-то ещё не так?
– Всё, – буркнул я. – Если не считать, что полиграфии в этой стране больше не существует. Книги, журналы – всё сдохло к чёртовой матери… Всё…
Я перевёл взгляд на Милку. Она продолжала удивлённо разглядывать своё отражение в зеркале на потолке. Ванда губами издала чпокающий звук, словно откупорили небольшую бутылку.
– Извини, я не знала… – По её тону я не мог понять, серьёзно она говорит или издевается. – Тебе сколько лет?
– Сорок… с половиной.
Ванда скорбно покачала головой, как доктор, которому принесли результаты твоих анализов.
– Депрессия? – спросила.
Я кивнул.
– Спишь плохо?
– Да вообще, считай, не сплю…
– Алкоголь?
– Ещё как.
– Наркотики?
Я отрицательно мотнул головой и покосился на Милку.
– Не отвлекайся. – Ванда щёлкнула пальцами у меня перед носом. – Отметил бы ты ухудшение общего физического состояния…
– Моего?
– Ну не моего же!
– Не знаю…
– Сексуальные отношения с женой?
– Редко и неохотно. Обычно по пьяни.
– Мастурбируешь?
– Что? – Я негодующе вскинул подбородок.
– Ну что-что? Дрочишь, спрашиваю?
– Какое это имеет отношение имеет…
– Значит, дрочишь. Это хорошо.
– Ты что, доктор? – спросил грубо, но она не обратила внимания и продолжила задавать вопросы:
– Склонность к самоубийству?
– Ну, знаешь…
– Ясно.
– Что тебе ясно?!
– Ты считаешь, что жизнь несправедлива?
– Я тебе только что…
– Понятно. Изменения в шкале ценностных ориентиров произошли? Сменились ли прежние авторитеты? Девальвация интересов, которые казались прежде важными? Ощущение ловушки в браке или карьере?
– Да! Да! И ещё раз да!
– Не ори! – Ванда хмыкнула, поправила указательным пальцем воображаемое пенсне на носу и грассирующим докторским голосом проблеяла: – Ну что ж, голубчик!
Дела у нас неважнецкие, скажу прямо. У вас, милостивый государь, глубочайший кризис среднего возраста, совпавший с коллапсом советской империи. Диагноз неутешительный, но не фатальный. Будем лечить вас клизмами с шампанским, оральным сексом и током в пятьсот вольт.