Рисовые зубы
Долго ли, коротко ли будет длиться мой рассказ, однако поведать вам сию историю надо. Надыть и всё! В деревушке небольшой, почитай что маленькой, на самом отшибе (не со злобы, просто вышло так) в хате облезлой да обшарпанной, хибарке развалившейся, полтора метра от полу, невысокой, мохом поросшей, жил престранный субъект. Руки-ноги коротки, брови сосулями нависают над носом, а тот знатный: вот если картошка вырастает самых малых размеров, сзелена да с впуклостью – так тот самый нос и есть. Голова с проплешиной, самых наиразличнейших цветов, с носа тоже волос прет дурной, с подмышек опять же, с подколенок….
Пренеприятнейший выискался субъект. Все обличие его отталкивало: наипервейше, конечно, картуз, будто курями обэтованный. Тока неясно: либо куры сильно высоко летают, либо Контараст низко ходит, почти что головой в помет. Далее кафтан идет, в паутине и завтраке, а также в других пищеварительных забавах изгвазданный, потом галифе красные, на причинных местах потертые, пятнами опять же пошед двуцветными. Про краги топтаные речи нет – то ли краги, то ли просто говнотопы, али это пятки такие – разберёшь теперь. Называли его в деревне по-разному, и ни одного необидного не было. Если кто просто Тарастом и кликнет, так под осуждающими глазами сразу на обидное поправляется. А иначе свои засмеют, могут и репьем закидать. Был вот случай, чудика одного наказать решили – тестом обкакали жидким и репьем закидывать начали. Тот ну смеяться, ну смеяться, одна репья в горло попала, застряла да так бедняга и задохнулся со смеху да с репья. Но то другой кадер был. А сейчас не о том.
( Свернуть )
Хоть Контараст и мордой боком вышел, и рубаха-рваха, а только другим прославился – зубы у людей молочные бывают, потом опять же коренные, а у этого зубья были рисовые. Как только нервничать начинал, али если пинал его кто, али называли обидно, али яичницей в мордель – так зубы у него от злости сыпаться начинали, а другие тут же расти и снова сыпаться. А зубья-то рисовые: кому глаза засыпет до слепу, кому за шиворот, тот и расчешется до язв, кого просто завалит до задыху. Потому и закидывали кто чем попадя, но издаля, чтоб под рисовые зубы не попасть. А не попасть сложно было опять же, потому как Контараст был на деревне самый главный и единственный сапожник. Вот и маялись наши-то: и сапог чинить надо, и сапогом влепить тянет, и надо – и боязно. Сапожный мастер хатки обходил стороной, чтоб не попадаться, но талант не пропьёшь и уж тем боле не проешь: сами на поклон приходили. Жили бы себе мирно, мирно померли б в деревне этой, ежели бы не случай.
А случилось на ту пору повзрослеть дочери мясницкой, Груне. Была она воистину мясника чадом – жирна как кусок баранины, черна как Жучка с винной лавки, а с виду ну так точно Груня – головка маленькая, зад большой. Порвалися у девки раз как-то, будь они неладны, чуни. А делать что? А неча! Не в соседнюю же деревню идти, хто там знает товоего сапожника – может, до девок охоч, да рукой шаловлив, да глазом хитёр, да ногою быстр, да х…то его знает! Надыть, значит, к Контарасту на поклон идти. Призадумалася Груня: даве, вроде, веником его ходонула, потом камушками мелкими опуляла, да ещё словом «добрым» пригладила. Как пить дать, заплюёт зубами до щекотки, али до икоты. Вздохнула Грунюшка тяжёленько, подол подоткнула высоконько, белу грудь оголила глубоконько и в путь тронулася. Минут уж через десять была на месте, в позу, значит, встала, чуню в руку схватила и с придыхом так говорит:
- Выходи, сапожна твоя морда, силою меряться будем! Кто сильнее, тот и чуни починит!
Контараст вышел, ножку полную под платьем неполным увидал, да выше глаза поднял и ох… об… удивился, вобщем. А кто ему раньше бело тело, красно мясо показывал девичье? Да какая дура раскрасавцу такому без рвоты кроме фиги что покажет! Она ему: чуни! Он ей: м-м-м…. Она: силой меряться. Он: м-м-м… Короче, слово за слово пошла Груня закидывать сапожника чем под руку попадало. А попадало много и тяжёлое. Тут бычок наш «м-м-м…» да «м-м-м…» закончил, да и как рассвирепел! Да как начал рисовые зубы горстями ирыгать! Ох носилися по двору, не понять – кто за кем, а рисом засыпали сколь! А то коричневый, кривой – элитный, значит. Тут Груня за чевонь-то зацепилася, с ног вон, сверху – Контараст с разбегу шарахнулся, девку одной чуней по лбу приложило, парня (пол таков, ничего не попишешь) другой чуней. Так и замерли, живописной композицией.
Там уж дело двадцать пятое, кто увидел энтую картину первым: деревенские или сам мясник дочу потерял. Однако, с места их не тронули: сапожника противно, а Груню так и сам отец не двинет. Так и ждали. Недолго. Сначала мясницкое чадо очнулась. Это потом уже разбираться начали, кто кому первый пинок отвесил, а сначала бабский визг полдеревни перекрыл. Короче, буча была – святых не выноси, ибо их там и не было. А вот Грунюшка смекнула, что апосля того «раскладу» батюшка как ни есть суд вершить станет. И хорошо если просто сапожнику ноги вырвет, а то ведь может и руки, а чуни-то незалатаны…
Но мясник-молодец решил, что сапожнику руки нужнее. Да и без ног по деревне не пройдет – камнем пульнуть не в кого будет. А что девица опозорена осталась крепко в голову засела. Долго судил, так-эдак высчитывал, рыдал дюже, но решение принял. Во что бы то ни стало (но лучше подешевле) женить скабрезников, посредь бела дня «полежать» решивших, на глазах у всей деревни. Как Груня не била себя в белы груди, как головушкою в баню не долбилась, как тушками коровьими да бычьими не кидалась, тока окромя разгрому по двору да синяков на батюшке несчетных, не добилась ничего путнего. Пришлось гордой без приданного к сапожнику топать. Вот поэтому наша сказка страшной-то и называется. А вас бы так!
Воистину говорят, что муж и жена – одна сатана. Грунька решила, что как-никак а свой мужик, уж в обиду деревенским не давала. Те, опять же, мясницкий кулак не понаслышке знали, так на рожон не лезли. Про детей не сказывали мне ничего, врать не буду, а что надрессировала она его зубы беззлобно сбрасывать – так это вся деревня знала, да и соседние приезжали за провизией, потому как не везде в то время рисовые лавки были, как есть деликатес…