- О чем ты говоришь?
- Он знает, что это ты его отравила, ты… разгромила его комнаты и…!
- Я! – Миэко зло рассмеялась. Она уронила пилюлю, та начинала жечь ее пальцы. Ей пришлось затушить ее рукавом, чтобы соломенный настил не загорелся. – Он знает, что я бы его не тронула. Ты была той…
- Я слышала его! – я вдруг встала, широко расставив ноги. – Прошлой ночью! В Убежище! Он сказал, что ты пыталась убить его пять лет назад! Я слышала его.
Она уставилась на меня.
- Слышала…? – я ожидала, что она разозлится, но на ее лице появилась печаль. Она покачала головой, зажгла другую пилюлю и поднесла к ногам лейтенанта. – О, Рисуко. Я думала, что уловила чье-то движение снаружи. Этот идиот сказал, что мне показалось, но я знала… Ты все же одна из нас, да? Ты дала ему слишком много мака и устроила бардак в комнатах. Но ты все равно куноичи.
- НЕТ! – прорычала я, содрогаясь от гнева. Если бы у меня был меч… я бы его использовала, несмотря ни на что. Не вредить. – Нет! Я не убийца, как ты! Леди Чийомэ говорила, что куноичи – «особый вид женщин», но все вы такие! Убийцы! Я не могу быть одной из вас. Ни за что!
Миэко не отводила от меня печального взгляда.
- Но ты отравила вино Масугу. Он мог умереть от этого, знаешь ли… И хотя жениться он хочет на мне, ты ему тоже нравишься.
- Отравила? – пролепетала я. – Никогда! Ты…!
- Зачем? – вздохнула Миэко. – Чтобы порыться в его комнатах. Какая трата.
- Это сделала ты, а не я, - мои ладони впились в миску и имбирь. – Я знаю, что это тебя он обвинял в попытках его убить!
- Пять лет назад, - вздохнула Миэко, печаль выливалась слезами, - он попросил меня выйти за него замуж, и я…
- Отказалась, - сказала Чийомэ-сама с порога, - зная свой долг.
Мы с Миэко вскрикнули и обернулись. Госпожа одарила нас привычной усмешкой и прошла к нам. За ней шагал мрачный Ки Сан.
- Поздравляю, Рисуко, - сказала леди Чийомэ. – Ты заслужила пояс посвященной. Вот только им, наверное, придется повесить предательницу.
30
Бой белого и алого
- Я не предательница! – прокричала я, рухнула на колени и поклонилась. Имбирь высыпался на татами. – Это Миэко….!
- Нет, - сказала Чийомэ-сама. – Если бы Миэко поступила так из своих чувств и отравила Масугу, чтобы обыскать его комнаты, она не сделала бы это так неумело, - я удивленно подняла голову. Леди Чийомэ смотрела на Миэко, что кланялась рядом со мной. – И, конечно, если бы она хотела его убить, он бы умер. И никто из нас не был бы свидетелем.
Чийомэ-сама фыркнула и посмотрела на меня.
- Это сделал новичок. Дитя, - она обвела жестом комнату с отвращением. – Никто из моих куноичи не устроил бы такой беспорядок при такой простой работе. Точно не моя Миэко.
Я повернулась, чтобы обвинить ее, но Миэко дальше жгла полынь у пяток Масугу. Ки Сан поднес к губам лейтенанта настой, заставляя его выпить жидкость. Масугу давился ей.
- Рисуко, посмотри на меня, - резкий тон Чийомэ-сама заставил меня обернуться. – Я ходила в Убежище. Фуюдори и Маи сказали, что ты поздно пришла прошлой ночью, а они редко соглашаются даже в том, что солнце встало. И теперь я узнала, что ты использовала свои отличные умения, чтобы шпионить за лейтенантом и Миэко.
Я хотела говорить, но страх сковал меня, сжал горло, грудь, ноги. Я пыталась умолять ее глазами, но ее лицо было лишено тепла, и я отвела взгляд. За ней на двери висел свиток.
- Может, - леди Чийомэ говорила ледяным тоном, - ты решила сходить к Масугу, когда его не было в комнате? Может, ты принесла отравленное вино на случай, если он вернется, а ты не закончила? Ки Сан сказал, что учил вас травам, конечно, он клянется, что у тебя хватило бы ума не использовать сразу всю бутылку макового сока.
На стене была знакомая надпись:
«Быстро падают солдаты
Битва белого и алого
Лепестки на снегу».
Каллиграфия была очень знакомой. Моего отца.
- На кого ты шпионишь? – спросила старушка. – Имагава? Им конец.
Свиток был таким же, как тот, что висел на двери в моем доме, только вместо рисунка вишневых цветов на дне пергамента был ровный круг – полная луна, метка Мочизуки.
Отец. Кисть, которую он держал как нож. Я училась писать и любила смотреть, как он практикует каллиграфию и рисование. Он сидел в нашем дворе, смотрел на голую сакуру, длинный лист рисовой бумаги лежал на низком столике. Я пыталась повторять прекрасные письмена и цветы отца кусочком земли. Он писал стихотворение в, казалось, сотый раз, начал рисовать каскад цветов, и я спросила, зачем он рисует вишню осенью. Он задумался на миг, отложил кисть и сказал:
- Лепестки падают лишь раз зимой, но в твоей памяти они падают каждый день.
- БЕЛКА! – рявкнула леди Чийомэ. – На что ты уставилась?
Не посмотрев на нее, хотя я должна была, я указала и выдохнула:
- Откуда у вас стихотворение моего отца?
Леди Чийомэ моргнула и посмотрела на свиток. Она взглянула на меня, и недовольный вид сменился знакомым расчетливым выражением.
- Твоего отца?
- Конечно! – выпалила я. – Я знаю его наизусть! Я бы узнала этот почерк везде! Клянусь, это стихотворение отца!
- Знаю, - сказала она. – Он дал его мне.
Масугу застонал.
Я моргнула, а потом вдруг вспомнила, где я, кто я. Я упала на татами, от которого пахло маринованным имбирем, и начала извиняться за грубость.
Чийомэ-сама перебила меня:
- Идем, Рисуко. Пусть Ки Сан и Миэко заботятся о лейтенанте. А ты пойдешь со мной и все объяснишь.
Я подняла голову, но она уже уходила. Я пошла за ней на холодный двор. Братишки шли по сторонам. Я не знала, защищали ли они нас и присматривали за мной.
Я чувствовала себя как в первый день, когда шла, спотыкаясь, рядом с ее паланкином, покидая деревню, дом и свою жизнь.
* * *
Мы прошли по большому залу, где был только Аимару, стоял у лестницы, ведущей в комнаты Чийомэ-сама, переминаясь с ноги на ногу. Его обычно веселое лицо было мрачным и тревожным. Он отвел взгляд от меня, когда мы приблизились.
- Щенок может идти охранять гостевой домик, - рявкнула леди Чийомэ, кивнув на Аимару. – С Миэко и Ки Саном у Масугу ничего страшнее не случится. Вы двое, - она махнула Братишкам, - следите за всем тут внизу. Не хочу, чтобы нам… помешали, - она пошла по лестнице. – Идем, Рисуко.
Я последовала за ней. На половине пути я обернулась. Братишки стояли лицами к дверям. Я глубоко судорожно вдохнула, развернулась и поспешила наверх.
Когда я вошла в комнату леди Чийомэ, она уже сидела на коленях за столиком и смешивала в мисочке чернила. Я замерла на пороге с одной ногой в воздухе, вспоминая прошлый визит в ее комнату, от этого меня сковал холод льдом.
- Куда проще идти по лестнице, чем лазать по стене, да, моя Рисуко? – сказала Чийомэ-сама не оторвав взгляда от того, что она писала. – А если тебя пригласили, нет смысла прятаться. И стоять на пороге.
Я шагнула вперед и опустилась на колени перед столом.
- Чийомэ-сама, - сказала я, пытаясь сдержать дрожь в голосе, - ваш скромный слуга никогда не тронул бы Масугу-сана, не полез бы в его комнаты или…
- Знаю, - сказала она и издала сухо смешок. – Еще один скромный слуга. Как мне и надо.
- Да, Чийомэ-сама.
- Кано Мурасаки, - обратилась она ко мне без смеха и официально, - ответь: зачем ты здесь?
- В… вашей комнате? – она подняла подведенную бровь. – О, я здесь, потому что вы хотели, чтобы я стала жрицей, Чийомэ-сама.
- И?
- И… куноичи.
- И что же, Кано Мурасаки, такое куноичи?
- Куноичи… - я видела, что она пишет слово, которое писала в первый день в Сосновом берегу, кисть скользила по бумаге. – Куноичи – женщина, обученная убивать, Чийомэ-сама.
Она тихо хмыкнула.
- Близко, - из-под стола она достала длинный красный шелк с белым краем – пояс посвященной. – Красный – свадебный цвет. Белый – цвет смерти. Мико замужем за тем, что не может умереть. Куноичи замужем за ее долгом. И смертью, - она протянула мне пояс. Я в ужасе смотрела на него.