Моя единственная книга — о Театре. Я пробовал себя в актерстве, режиссуре, эстраде, телетеатре, телефильмах, поэтических монофильмах. Все это для меня — ипостаси Театра, вся моя жизнь пропитана и отравлена Театром. И даже поэзия и поэты, о которых я размышляю, — тоже часть моего Театра.
А еще — я писал о людях, с которыми свела меня судьба в разные времена, в разных обстоятельствах и географических точках. Я, родившийся в первой трети XX века, в 1934 году, доживший до начала XXI века, одним глазком заглянувший в неясное мне будущее, надеюсь, что те, кто будет жить после нас, если захотят узнать о театре второй половины прошлого столетия, обратят внимание и на мое свидетельство о времени, в котором протекала моя путаная, полная противоречий, радостей, падений и поисков жизнь в театре. Молодым читателям моей книги многие имена драматургов, режиссеров, актеров, а также всякого рода важных начальников уже ни о чем не говорят, для них это — древняя история. Так что ж? Я же не писал бестселлер на тему: «Поговорим об искусстве — кто с кем живет».
Моя книга (хорошо или плохо) написана по другим законам, с иной сверх-сверхзадачей. Ее можно читать с конца или с начала, пропускать страницы, даже целые главы. А не придется по вкусу — передарить или просто выбросить за ненадобностью, чтобы не занимала места в доме. Я и сам так поступаю, и, признаюсь, нередко. Говорю об этом искренне и честно, без кокетства, как, надеюсь, и написаны эти увесистые тома.[1]
Глава первая
Писательская надстройка
На Московский вокзал «Красная стрела» прибывает ранним утром. За полвека регулярных приездов в Питер (съемки, гастроли, репетиции, концерты) мои движения доведены почти до автоматизма: по дуге пересекаю привокзальную площадь и оказываюсь у подъезда гостиницы «Октябрьская». Бросив вещи и умывшись в номере, выхожу на улицу Восстания. Еще несколько шагов — и я на Невском. Он еще не запружен народом, троллейбусы полупустые, и только у булочных начинают скапливаться первые покупатели — любители свежего хлеба. Стоит лишь взглянуть на перспективу Невского проспекта, чтобы откуда-то из глубины выплыли мандельштамовские строки:
Это и мой город. Я иду по Невскому, с любопытством всматриваясь в фасады хорошо знакомых мне зданий, радуясь вечному присутствию медных клодтовских атлетов, сдерживающих коней над Фонтанкой, блещущему впереди кораблику на шпиле Адмиралтейства, титанам, согнувшимся под тяжестью земного шара на крыше большого углового здания зингеровской компании, известного в наше время как Дом книги, где одно время в издательстве «Искусство» работала моя мама. Я вернулся. Это мой город. Он начинается здесь, у Дома книги, при повороте на канал Грибоедова. Всего несколько шагов — и вот он, мой первый в жизни адрес: Набережная канала Грибоедова, дом 9.
Наша квартира 47 расположена в писательской надстройке. Писательской она называется потому, что в 1934 году, за несколько месяцев до моего рождения, старое петербургское здание, еще пушкинской поры, на бывшем Екатерининском канале было надстроено двумя этажами и там поселили писателей. В тот год состоялся Первый съезд писателей, и мой отец — Михаил Эммануилович Козаков, был его делегатом. К тому времени он уже напечатал первые части своего самого крупного романа «Девять точек» — о Февральской революции. Его работой интересовался Горький. Хвалил. Отец с ним был знаком и переписывался. Горький же вручил отцу членский билет писательского союза. Лучшей творческой порой отца были 20-е годы. В повестях тех лет «Абрам Нашатырь», «Попугаево счастье», «Человек, падающий ниц», «Повесть о карлике Максе» и других, которые теперь не переиздаются, он такой, каким был, — умный, бесконечно добрый, искренний человек и хороший писатель. Одно время он редактировал журнал «Литературный современник», много возился с писательской молодежью, замечательно знал историю, особенно русскую. Был влюблен в литературу, отличался редким бескорыстием, и его любили товарищи по перу. Так что квартиру в писательской надстройке мы получили по праву.
Теперь эта надстройка стала одной из малых литературных достопримечательностей Петербурга. Нашими соседями были писатели Иван Сергеевич Соколов-Микитов, Ольга Форш, Михаил Слонимский, Вениамин Каверин, Михаил Зощенко, Евгений Шварц, литературоведы Борис Томашевский и Борис Эйхенбаум. Постепенно стены дома стали обрастать мемориальными досками. Первые две (Вячеславу Шишкову и Виссариону Саянову) появились еще в конце 50-х и долго оставались в гордом одиночестве. Если исторические романы Шишкова («Угрюм-река», «Емельян Пугачев») иногда переиздают, то человека, способного вспомнить хоть одну строчку поэта Виссариона Саянова или хотя бы название одного его прозаического опуса, мне в жизни встретить не довелось. В историю советской литературы он вошел своим другим, более запомнившимся современникам выдающимся качеством, отмеченным в популярной эпиграмме неизвестного автора:
1
Этот текст предисловия был предпослан автором изданию его двухтомника в 2010 году в издательстве «Зебра».