Старик опять снял её.
— Безбожники, нельзя в шапке быть, — сказал он.
— Не безбожники! Бандиты! И ты бандит!
Фашист ударил старика автоматом. Дед не удержался на ногах и упал. Потом поднялся и стал прямо, не глядя на фашиста. Тот поднял шапку и вместе со снегом надел старику на голову. Тихон словно бы почувствовал, как снег начинает таять и стекать знобящими каплями за воротник старому человеку.
До вечера их держали у виселицы. Потом отпустили.
Тихон брёл как во сне, волоча ноги, опустив руки, которые стали почему-то неподъёмными. Он чувствовал себя состарившимся человеком, который прожил долгую жизнь и очень устал.
Тётка Ольга
За бугром показалась труба, потом стреха крайней хаты. Это хата Курачинских, дядьки Ивана, с которым Тихон живёт в одной землянке. Хата Тихона тоже крайняя, только на другом конце села.
Хата дяди Ивана была не освещена. Нигде, ни через одну щёлочку не пробивался свет.
«Может, нет никого?» — подумал Тихон и потянул за дверь.
Дверь замкнута изнутри. Это хорошо. Значит, в хате кто-нибудь да есть, есть кому замыкаться.
Тихон постучал. Никто не отозвался. Он постучал ещё, прислушался. В хате затопали. Звякнула скобка, кто-то вышел в сенцы, и женский голос, голос тёти Ольги, спросил:
— Кто тут?
— Это я, Тихон.
За дверью зазвенели защёлки: одна, другая. Тётя заволновалась, и потому у неё всё валилось из рук. А ей хотелось побыстрей отпереть, впустить в хату этого ребёнка — ведь он пришёл оттуда, из леса.
Наконец защёлки подались, тётя отперла дверь, впустила Тихона и проворно заперла вновь.
Тихон стоял в тёмных сенцах, ждал, пока тётушка снова замкнёт дверь.
— Идём.
Вслед за тёткой Ольгой Тихон вошёл в хату. От нагретой печки шло такое тепло, что у него закружилась голова, и он присел на лавку рядом с дверью, чтобы не упасть.
— Что с тобой? — испугалась тётка Ольга.
— Ничего… Это я так…
— Дай я тебя раздену, а то у нас жарко. Марийка захворала.
— А что с ней?
— Боюсь, не воспаление ли лёгких. Докторов ведь теперь нет…
Она развязала Тихону шапку, сняла и положила на лавку, принялась расстёгивать пуговицы ватника. Ватник был мокрый, в снегу. Тётушка повесила одежду к печке, чтобы просохла.
— Ты по дороге шёл?
— По дороге.
— Значит, видел?.. Два дня уже они там. И снимать не дают.
Тётя поплотнее затянула занавеску на печке («Наверно, Лёнька там», — подумал Тихон), тяжело вздохнула.
— А ты всё ходишь. Мы вот стараемся из хаты не вылезать, как бы с бедой не встретиться… Что ж это я? — спохватилась тётка Ольга.
Она отодвинула заслонку, достала из печи чугунок, налила щей, подала пресную лепёшку:
— Ешь, ешь, детка! Больше ничего нету. Всё немцы позабирали.
— Я Женю с Ниной ищу.
— Сперва подкрепись. Согрейся. Они в тепле.
— У кого они, не знаете?
— В деревне. А значит, дома. Ты ешь.
Тихон взял ложку, зачерпнул кислой душистой капусты и отставил миску в сторону.
— Не могу я.
С печки соскочил кот. Подошёл к Тихону, потёрся об ноги.
«Вот кому всё равно, есть война или нет её. Мурлычет себе на печи…» — подумал Тихон.
Тётя Ольга стояла у загнётки и с жалостью посматривала на мальчонку. В мороз, в холод, в непогодь он не сидит дома с книжкой, не учит уроки, как должен был бы, если бы не эта проклятая война. Ребёнок, а и то в лес пошёл, уже и он помогает партизанам. И её Иван в лесу. Но он взрослый, уже видел жизнь, знает, за что воюет.
— Ну, как там? — спросила тётушка несмело, сделав ударение на слове «там». Она не хотела называть слово «лес», хоть говорила в своей хате.
Тихон был рад, что тётя заговорила о другом, не про то, что он видел на дороге. И ответил поспешно:
— Дядя Иван кланяется, просил передать — скоро вместе будете. Наши жмут фрица! Да вот… — Тихон нагнулся, стянул с ноги бурку, поднял стельку и достал сложенный вчетверо листок бумаги. Подал его тёте Ольге.
Она прибавила в лампе огоньку, стало светлее. И Тихон увидел, что, кроме ставен, которые плотно запирались с вечера, окна завешены самоткаными половиками. Потому и не заметил он света, когда подошёл к дому.
Тётушка взяла в руки сероватый, словно вырванный из книги листок бумаги. Поглядела на него и снова протянула Тихону:
— Прочитай ты.
Тихон начал читать, как когда-то стихи в школе, торжественно, только тихо:
«Смерть немецким оккупантам! Последние известия, 21 января 1944 года. Пятница».