— На, — сказала она и протянула мне пачку. — Ты забыл на скамейке свои сигареты. Ты, как всегда, рассеян. А нужно быть повнимательнее.
— Кому нужно? — спросил я.
— Тебе, наверное, — удивленно ответила она.
— Наверное, — повторил я. — Видишь, ты сама еще точно не знаешь. На свете есть много чего, о чем мы не имеем представления.
Она хмыкнула и пожала плечами. Я приостановился и пропустил ее вперед. Я любил смотреть на ее походку. Когда она шла, то будто светилась, и походка ее странным, непостижимым образом будто оголяла ее всю, и шла она нагая, с маленькими мячиками грудей, с пятнышками светлых сосков, легко, словно взлетала на каждом шагу, переступая ровными и гладкими ногами, а маленький шрам от давней операции внизу живота был особенно бледным и светился с гордостью маленького изъяна, превратившегося в заманчивое и привлекательное достоинство. Шла она, и казалось, в следующую минуту должна была раствориться в воздухе, слиться с ним воедино.
Я подошел и крепко взял ее за руку. Она испуганно и удивленно взглянула на меня.
— Мне грустно без тебя, — сказал я.
— Но я здесь, — сказала она.
— А мне грустно без тебя…
Она молча смотрела на меня. Потом неожиданно хорошо улыбнулась.
— Ты чего? — спросил я.
— Мы в первый раз с тобой так гуляем… На бульваре посидели, — сказала она. — Ты не зайдешь сегодня ко мне?
— В последнее время у меня появился панический страх перед твоим бывшим мужем. Вдруг мы пойдем, а он заявится к тебе пьяный.
— Ну что ты? — сказала она. — Он давно уже не откалывает подобных штук.
— Да я пошутил. Устал просто, спать пойду.
Мы шли молча, и вдруг ни с того ни с сего я рассказал ей, что дедушка с недавних пор стал помогать на кладбище копать могилы.
— Зачем это? — удивилась она. — Разве ему не хватает денег?
— Не в деньгах счастье, — сострил я.
— А в чем? — совершенно серьезно спросила она, словно веря, что сейчас получит от меня рецепт с формулой счастья.
— Не знаю, — разочаровал я тут же ее.
— Кстати, что ты делал три дня назад ночью на пляже?
— Во-первых, это некстати, во-вторых, если тебе донесли, что я был на пляже, наверняка ты знаешь и то, что я там делал.
— Мне сказали, что вы с ребятами отправились на мотоциклах туда драться с другими какими-то ребятами. Я ужасно переволновалась.
— Это видно по тому, что ты вспомнила об этом в конце вечера.
Она хотела что-то сказать, но осеклась.
— Драться нехорошо. Ты взрослый мужчина, а ведешь себя, как ребенок.
— Думаю, в каждом взрослом должно быть что-то от ребенка, должен остаться кусочек от его детства. У меня, видимо, остался огромный кусок. А у тебя его вовсе нет.
— Почему ты так думаешь? — спросила она.
— Мы знаем друг друга вот уже полгода, и за это время я слышал от тебя только правильные, разумные вещи. Курить вредно, сорить нельзя, драться опасно, сорить деньгами глупо!..
— Что ты кричишь? — испугалась она, — Успокойся.
Я успокоился.
— Просто, — сказал я через некоторое время. — Просто я рисую птицу…
— Что, что? — не поняла она.
— Есть такой французский поэт Жак Превер, — сказал я. — И есть у него стихотворение. Называется «Как нарисовать птицу?»… И оказывается, сначала нужно знаешь что нарисовать?
— Что? — спросила она.
— Клетку…
— А-а… Чтоб птица жила в ней.
— Да. Чтоб жила. Так вот, я рисую сначала птицу, а ты клетку.
— Что ж, клетка тоже нужна, — сказала она.
— Конечно, — сказал я. Хотя не был уверен, так ли я запомнил смысл стихов Превера. Скорее всего я их переврал. Я что-то смутно помнил насчет птицы — ее, кажется, не рисуют, она сама прилетает после того, как нарисуешь клетку. Впрочем, я, наверное, и хотел нарисовать то, чего с нетерпением ждут, что само прилетает.
— И не все же умеют рисовать птицу, — сказала она вдруг, и было видно, что она поняла меня.
Я проводил ее до дома и вернулся к себе. Я понял, что больше мне не захочется видеть эту девушку.
Целую неделю я лихорадочно работал, не выходя из мастерской. Я сделал еще два дедушкиных портрета, и один с руками в обычной их позе — на коленях. Руки получились изумительно. И оба портрета удались отлично. Я ходил по мастерской, ошпаренный радостью. А дедушка был благодарной и послушной моделью и не роптал на судьбу. Два раза в течение недели он отлучался на несколько часов и возвращался усталый, грязный и счастливый.
Отец с Вахидом работали, у них был аврал на работе, и они по вечерам корпели над чертежами, от одного вида которых на меня нападала зевота. Никто из нас не мешал другому, и каждый занимался своим делом, жил своей жизнью и радовался своим, непонятным для других, радостям. И следующую неделю я доделывал портреты. Иногда заходили ребята, смотрели и очень хвалили. Советовали отправлять туда, сюда, к черту на рога. Как бы не так! Я подарю их дедушке. Меня не снедает зависть и жажда славы. Меня пожирает моя работа, и я рад частой тревоге в душе моей, потому что знаю, что за ней последует сонное душевное равновесие, ясность и спокойствие. Отсутствие терзаний и полное умиротворение. Черт бы его побрал.