На уроке истории завуч раздала им тетради с контрольной работой. А ее тетрадь оставила у себя, объяснила на весь класс:
— Тебе, Грачева, я поставила «пятерку». И хочу сейчас прочитать твою работу всем. Да, кстати, у тебя, наверное, был хороший учитель по этому предмету. Как его фамилия?
Ритка замешкалась, помолчала озадаченно. Чью фамилию она должна назвать? Эльвиры Андреевны или учительницы из старой школы?
— Ты что, забыла? — удивилась завуч. — Ах, у тебя было две учительницы? И, вероятно, с обеими тебе повезло. Ты хорошо чувствуешь эпоху, правильно раскрываешь ее особенности. Не путаешься в частностях, как другие. Вот послушайте, девочки…
Урок истории был в этот день последним. Как только Маргарита вышла из класса, в нем поднялся невообразимый гвалт. Поторопилась выйти. Зойка потянула в умывалку, ей захотелось пить. Зашла с ней за компанию. В умывалке у окна с раскрыто форточкой стояла, солидно затягиваясь сигаретой, Богуславская. Презрительно повела подведенными глазами в Риткину сторону.
— Еще бы тебе не писать на «пятерки»! Считай, месяц жирок нагуливала! Поишачила бы вот как мы. А все потому…
Ритка сначала не поняла: о чем это она? Но почувствовала недоброе.
— Ты опять? Что ты сказала? Повтори!
Тонкое лицо Богуславской погрубело от едкой усмешки. Она оглянулась, явно поджидая кого-то, по всей вероятности, Дворникову.
— Думаешь, побоюсь? В любимчиках у начальства так запросто не ходят.
— Ты!.. Обо мне думай что хочешь, мне все равно. А директора не смей…
— Вот-вот, — понимающе закивала Богуславская. Она не успела больше ничего добавить. Между нею и Риткой встала Зойка, взмахнула учебником:
— Не трожь ее, слышишь? А то как дам сейчас!
Голос Зойки прозвучал отчаянно звонко. На него в двери ввалилась целая ватага, послышались вопросы:
— Что это у вас тут? Кто?
Богуславская швырнула недокуренную сигарету в угол, процедила сквозь зубы уже Зойке:
— А ты чего взъелась? Тебя трогают?
— Ну, знаешь, — рассудительно и совершенно спокойно, как это умела только она, проговорила Лена Сидорова, она, оказывается, все видела и слышала, — ты, Элька, все-таки думай немного прежде чем сказать. А то получается, у тебя не только глаза, но и мозги овечьи.
Было такое впечатление, что умывалка взорвалась: так девчонки расхохотались, враз и во весь голос.
Богуславская снова оглянулась. Видимо, без Дворниковой ей было не по себе. И все поняли это, обступили Телушечку еще теснее. Теперь на нее поглядывали уже с интересом. Богуславская обозлилась:
— Ну? Чего вы? Уставились.
— Мы-то ничего, — возразил кто-то. — Ты первая начала.
И тут послышался миролюбивый голос Лукашевич:
— Да, ладно, девчонки! Что вы в самом деле? Ну, брякнул человек, не подумав. С кем не бывает?
Это заступничество Лукашевич, кажется, задело Богуславскую больше, чем крик Зойки.
Вскинула голову и двинулась к выходу. Перед ней расступились, кто-то бросил в спину:
— Ох, и вредная же!
— Мы тоже хороши, — опять возразила та же Лена Сидорова. — Пляшем под ее дудку. А чего она нам? Чем она лучше нас? Что шоколадом объедается? Уж лучше каша каждый день да своя. И без нейлоновых обносков можно обойтись. Хожу я в простых чулках, и никто их с меня не снимает.
— Ну, ты! — фыркнул кто-то. — А чего ты по себе о других судишь?
Девчонки заспорили, по обыкновению, не щадя голосов, и они с Зойкой поторопились уйти.
Из жилого корпуса в школу обычно бегали без пальто. Бежать не было сил, шла, не видя и не слыша ничего вокруг. Хотелось поскорее остаться одной. Повернула к ящикам возле пищеблока.
— Куда ты? — ухватилась за локоть Зойка. — Обедать же пора. Посидишь немного?
Она, видимо, перекусила наспех и появилась уже в куртке, притащила пальто и ей, Ритке.
Уселась напротив, заглянула в глаза.
— Что ты? Это же Телушечка!
— Я понимаю, на меня она взъелась. А директор? Он же для нас все.
— Ну, ты даешь! — даже удивилась Зойка. Поворочала шеей в воротнике куртки; она повязалась косынкой и ей было тесно. — Алексей-то Иванович и вовсе ей поперек горла. Она такое тут вытворяла, а он ей сразу руки укоротил. И еще укоротит, вот посмотришь! Ей еще за тебя отвечать придется. Что полезла тогда…
Поднялся ветер. Сюда, за ящики, он не проникал. Сосны шумели над головой глухо, печально. Хотелось уйти, исчезнуть совсем, раствориться, не видеть больше ни одного человеческого лица.
Зойка тоже послушала, как шумят сосны, и вдруг снова встрепенулась оживленно: