Первомайская демонстрация на площади должна была начаться ровно через сутки.
Ритка и не предполагала, что возвращение домой так взволнует. Даже и такое вот, по случаю беды и всего лишь па каких-то три дня. Уж, кажется, до чего опостылели неуют необжитых комнат, теснота этих новых кварталов, где взгляд всюду натыкается на камень стен! В душе все еще жила тоска по старому бараку, где нужно было спешить под крышу только в непогоду и где домом, по сути, был весь лес с веселой одуванчиковой лужайкой и просторным, ничем не загороженным небом. Там всегда было где спастись от пьяных скандалов отца, от напряженного, тягостного ожидания этих скандалов. Там успокаивала мудрая тишина леса, согревала и радовала каждая былинка. Но вот переступила порог крошечной передней, увидела на вешалке материн полушалок, и сердце зачастило где-то под горлом.
Димка только что проснулся, и мать кормила его на кухне. Непривычно строгая в своем черном сарафане. Она и кофточку надела черную, переделала из старого платья. Похудела или кажется такой, потому что в черном?
Рассказала сдержанно:
— В последнее время отец не пил. Совсем. Три месяца с лишним. А тут они сдали объект. Как раз к празднику. Но дождаться праздника и отметить успех по-человечески — на это отца уже не хватило. Домой своих «дружков» он на этот раз почему-то не повел. Взяли ящик водки, устроились в каком-то подвале. Тут отца и настигла смерть от паралича сердца. С рюмкой в руках. Она только собралась к Ритке на вечер. Прибегает мужчина…
— Увезли его сразу же. На «Скорой», — добавила мать.
Она не плакала, не дергала Димку, он все капризничал, канючил. Пришли две женщины с работы отца. Та из них, что была постарше, поразговорчивее, с грубо подкрашенным лицом, увидев, как мать мается с Димкой, запричитала:
— Уж лучше бы бог прибрал мальчонку! Кому он нужен такой?
— Не без матери остался, — сухо возразила ей мать. Подниму как-нибудь.
Порадовалась про себя ее ответу, подошла, взяла Димку на руки.
— Можно, я пойду с ним погуляю?
У матери потеплели глаза.
— Ступайте… А мы тут посоветуемся, что еще надо сделать. Да сама оденься, свежо на дворе.
— Дочь-то у тебя красавица! — продолжала свое женщина с накрашенным лицом. — В котором она у тебя?
Постояла у закрытой двери, придерживая братишку. Вот это, наверное, самое мучительное для матери, когда спрашивают так? Каждой женщине хочется гордиться своим ребенком, а ее матери выпало вот такое… Выпало ли? Ритка всегда думала только о себе. А о том, как это будет для матери, для других, и не задумывалась. Все о себе да о себе!
Гуляла с Димкой в затишье за стеной дома и думала о матери. Она очень изменилась за последнее время. А вот отец… Нет, так и не расстался бы он со своей водкой. Все равно бы сорвался. Рано или поздно. Он ни разу не приезжал в ПТУ, не написал ей туда ни строчки. Будто у него и не было дочери. Отец был убежден, что семья существует лишь для того, чтобы мужчину было кому обстирать и накормить. Никакой ответственности перед семьей он не испытывал.
За спиной кто-то позвал несмело:
— Рита!
Это была Томка. В модных сапожках, плащ-пальто в клетку с металлическими пуговицами. Черные жесткие волосы распущены по плечам, веки намалеваны белым. Подурнела, облезлая какая-то стала.
Поздоровалась с ней просто, будто виделись не больше как неделю назад. Димка занялся камушками, укладывал их в ведерко, неповоротливый в своей курточке с капюшоном. Поговорили. Томка поинтересовалась, как там, в ПТУ?
— На кого я учусь? Шью… В любом случае мне это не повредит. Девчонка должна уметь немного шить.
— А-а-а, — понимающе протянула Томка. — Я тоже… слышала, может? В вечернюю перешла. Днем телеграммы разношу. Осенью на телефонистку пойду учиться. Шесть месяцев всего. Что мать? Она все мечтает, чтобы я в институт пошла. Так ей же лучше! Я теперь сама зарабатываю.
Лучше! Ритка представила себе, как переживает Вера Семеновна, но не стала ничего говорить. А Томка продолжала:
— Мне сегодня только сказали. Ну, про отца твоего. Я и подумала: все равно приедешь.
Зачем она пришла? Выразить соболезнование? Томка тут же выдала себя:
— Андрей часто пишет? Где он? Не нужен мне его адрес. Взяла я. У его матери. Странно! Ты ему не отвечаешь, а он…
— Пишешь ему?
Томка кивнула молча, какая-то нездешняя со своими подведенными глазами и черными космами. Сказала ей по-доброму:
— Страшный он человек, Томка. Подальше надо от него. Зачем он тебе?