— Должна была, — согласилась учительница. — И не подошла. Значит, помешало что-то.
Эльвира Андреевна раскрыла сумочку и вынула из нее небольшую книжку.
— Вот я тебе самую любимую книжку принесла. На память. Что, ты уже знаешь эти стихи?
— «Поднял бы и вынес бы из горя, как людей выносят из огня».
— Разве скажешь лучше? — спросила Эльвира Андреевна. — И все равно, возьми книжку. И береги, а то зачитают. Я две покупала, так одной у меня уже нет.
Катина мать на кладбище не поехала, осталась, чтобы подготовить все к возвращению после похорон, зато Катя и Иван Николаевич не отходили от них с матерью ни на шаг. Мать вообще-то держалась молодцом. Только когда мужчины подняли гроб на белых полотенцах, торопливо глотнула воздуха, схватилась рукой за горло, но тут же справилась с собой. И на кладбище не причитала, как другие женщины, бросила несколько горстей земли на гроб в могилу и стояла над ней с закаменевшим лицом до тех пор, пока не вырос желтый холмик свеженакопанной земли. Потом долгим взглядом обвела тесные ряды могильных оградок, их особую кладбищенскую синеву (почему красят именно синим? — спросила себя Ритка), одинокие деревья, видимо, только теперь, в эту минуту, осознав, где отныне будет покоиться тело мужа…
На ночь Катя увела к себе. С матерью остались женщины. Утром Катя заторопилась в школу, а она — к матери. В квартире удушливо пахло пихтовой хвоей, но мать уже поднялась, собираясь приняться за уборку. Мыли, скребли, чистили вместе. Выжимая тряпку, мать сказала:
— Может, не поедешь сегодня?
Опасаясь обидеть ее, напомнила:
— Заниматься же надо. Конец учебного года.
Мать согласилась:
— И то верно. Вот схлынет жара и поедем.
Вернулась из школы Катя, позвала:
— Пройдемся?
Оглянулась на мать, не хотелось оставлять ее одну. Она сказала:
— Ступайте, а я прилягу немного. Может, и вздремну.
День был без солнца, но какой-то парной, душный. Катя свернула в незнакомый переулок, и вдруг впереди вместо серой коробки очередного здания медово зажелтели сосновые стволы. Сосны тут, в их квартале?
— А ты разве не знала? — удивилась Катя. — Их нарочно оставили. Мы с Олегом часто сюда ходим. Посидеть, послушать, как они шумят. И вообще, знаешь, давай осенью подобьем жильцов нашего дома насадить вокруг деревьев? Сто двадцать квартир. Столько же и деревьев насадить можно. И чтобы каждая семья отвечала за свое дерево. Я себе два возьму. Березку привезу и рябину.
Подлеска под этими городскими соснами, конечно, не было. И травы — тоже. Только старая хвоя. Сосны замерли. Высоко, в их вершинах, ни шороха, а в стволах будто пульсировало что-то. Ритка прижалась к одному из них, ощущая щекой глянцевитую кожицу, призналась неожиданно для себя:
— Я, наверное, в лесоводы пойду. Сажать деревья. А то их все вырубают и вырубают. Конечно, если получится с учебой.
Катя уселась на хвою под одной из сосен, плотно сомкнув колени.
— Это хорошо, что ты уже надумала, куда пойти. А я все мучаюсь, не могу решить. Одно утешение: впереди еще больше года. Олегу повезло: он автоматикой увлекается, телемеханикой. Ты бы посмотрела, что у него дома! Вся комната железом забита. И мать ничего, не ругается.
Почему-то вспомнилась Томка, ее мольба.
— Ты любишь Олега?
Катя не смутилась, не отвела ясного взгляда.
— Даже и не знаю. Может, я еще не понимаю, что это такое — любить? Я всегда радуюсь ему, мне хорошо с ним. Он чуткий, всегда сразу догадывается, какое у меня настроение.
Катя загляделась на крошечного муравьишку, он упал ей откуда-то на плечо, на короткий рукав белой кофточки.
— Но сказать, что я люблю его, без ума от него, нет, не могу. Иногда он даже мешает. Только настроишься позаниматься, а он придет. А ты? Любишь кого-нибудь?
Отозвалась ей не сразу, тоже заглядевшись на муравьишку:
— Сейчас нет, не люблю. И вряд ли полюблю когда. Ну, как об этом рассказывают обычно, пишут.
— Не зарекайся, — по-взрослому сказала Катя. — Встретится человек — на край света за ним пойдешь.
— Таких и не бывает. Это все женщины выдумывают… Смотри-ка, брусничник!
И верно, у самого ствола сосны, возле которой сидела Катя, незаметный в хвое, тянулся к свету неровный коричневый стебелек и на нем три кожистых полукруглых листочка.
Постояли с Катей на коленках перед ним. Катя сказала озабоченно:
— Не затоптали бы! Не смотрят же под ноги… Ой, слушай, а ведь нам уже пора.
Вроде бы ни о чем и не поговорили с ней там, под соснами, но побыли вдвоем, и на душе потеплело.