— Пришла? — сказал он хриплым от сна голосом и потянулся, разведя короткие руки. — Ты глянь, не проспала. А это что за цыганенок с тобой?
— Он не цыганенок, — ответила Нина. — Ты, дядя Коля, вечно что-нибудь придумаешь.
— Ну ладно, ладно, — улыбнулся сторож. — А хоть бы и цыган, так что? Залазьте в шалашик.
Они вошли — там было полутемно и пахло махоркой, мятой и яблоками, — сели на расстеленную овчину, озираясь, разглядывая нехитрое убранство шалаша.
— А Волчок-то узнал, — сказал сторож Нине. — Он мало кого привечает, а тебя редко видит, а помнит.
— Что особенного, — ответила она. — Он меня всегда узнает. Дядь Коля, а яблоки уже есть?
— А вон, — сторож показал в угол шалаша. — Бери сколько хочешь.
— Падалицы, — разочарованно протянула Нина, попробовав одно. — От тебя разве дождешься чего путного.
— Не поспели еще, — сказал виновато сторож. — Какой в них сейчас вкус.
— Я же не про антоновку говорю, — укоряла она его. — Я про белый налив.
— И белый налив дойдет через неделю, не раньше, — сказал сторож. — Хотите, сами гляньте.
Он провел их в дальнюю часть сада и показал ряд высоких ветвистых деревьев, густо побеленных снизу и аккуратных. Среди серых запыленных листьев виднелись тугие зеленые яблоки, густо усеявшие большие и малые ветки, склоненные живой тяжестью к земле. Лишь наверху, с солнечной стороны, кое-где попадались спелые уже яблоки, пожелтевшие и налитые.
— Туда-то мне не забраться, — улыбнулся сторож. — Годы не те.
— Ничего, дядя Коля, мы сами, — засмеялась Нина. — И тебя угостим, не пожалеем.
— Только ветки не ломайте, — сказал сторож.
Они влезли на дерево, на самую макушку, радуясь легкости своей и проворности, набрали яблок, теплых, пахучих, и ели, а солнце светило им в глаза, поднимаясь все быстрее и выше, и в деревне за садом слышались уже голоса, и зарокотал вдруг пущенный кем-то трактор. Внизу под деревом стоял сторож и, улыбаясь, глядел на них, а они бросали ему яблоки, и он тоже ел, осторожно обкусывая их и собирая семечки в ладонь.
— Ну, хватит, — сказал он. — Сорвите еще на дорогу себе и слезайте. Пора, небось, идти.
— Ты мать-то поругай, — сказал он Нине, когда они собрались уже и стали прощаться. — Давно в деревне не была. Пускай приходит, не забывает.
Они спустились к реке, и Волчок увязался за ними, бежал то сзади, то впереди, махая пушистым, закрученным в баранку хвостом. Солнце пекло им спины, низко над травой летали, глухо бубня, мохнатые шмели, через тропу перебегали торопливые деловитые муравьи. День набирал силу.
— Давай перевернем лодку, воду сольем, — сказал Чермен. — Где-то течь, наверное, есть, надо законопатить.
Они взялись и стали опрокидывать ее на борт, а лодка была тяжелая, и Волчок, резвясь, мешал им, хватал Нину за платье. Из прибрежной травы, громко шлепаясь, прыгали в воду лягушки. Волчок бегал, гоняя их, и, увлекшись, забежал далеко, а когда вернулся, Нина и Чермен уже сели в лодку и оттолкнулись от берега. Волчок бросился за ними, проплыл было немного, но потом вернулся на сушу, вытряс из шерсти воду и залаял им вслед.
Над широкими листьями кувшинок пролетали, дрожа тонкими радужными крыльями, стрекозы, высоко в небе парил коршун. Чермен выгреб к вербе, лодка ткнулась носом в песок, они вышли, привязали ее, замкнули цепь и пошли к поселку, надеясь застать его еще спящим. Но там не спали уже, на улицах кое-где встречались люди, многие возились во дворах, в огородах, засаженных возле каждого дома, стремились до заводского гудка закончить домашние дела.
— Подожди меня, я тебе сейчас что-то покажу, — сказала Нина, когда они подошли к ее дому. — Я быстро.
Чермен обогнул дом и стал ждать там в густой ольховой роще, в прохладной тени ее больших влажных листьев. Нина принесла книжку, и он не знал еще, о чем она, но почувствовал необычное.
Они сели на маленькую скамеечку, сделанную кем-то очень давно — с тех пор она почернела и покосилась, и Нина показала, прочла с обложки:
— Русско-осетинский разговорник.
И он услышал вдруг свое сердце и захотел взять эту книжку и уйти с ней к себе на чердак, чтобы в тишине, не отрываясь, читать ее.
— Вот слушай, я тебе сейчас что-то скажу, — Нина пошелестела страницами, нашла подчеркнутую карандашом строчку и сказала неуверенно: — Да райшом хорж[1].