— Смеетесь? — спросил Ваймер-старший. — А за что я мерз, дул на холоде собачьем, за самогон, что ли этот паршивый? Так я его могу хоть сто литров достать.
— Нельзя за инвалида деньги получать, ребята, — просил Мельников. — Нельзя такое делать.
— С кабана этого нельзя деньги получать? — спросил, кивнув на Устинова, Ваймер-старший. — Да с него не деньги, с него шкуру надо драть.
— Не надо, — Мельников говорил, глядя на мальчика. — Не по-человечески это. Инвалида похоронили, нельзя за это просить плату. Правильно я говорю, Саня? Ты как думаешь?
— Я как все, — сказал мальчик.
— А вы что порешили, ребята? — спросил капельмейстер Ваймеров. — Не будем брать, а?
— Будем, — сказал Ваймер-старший.
— Правильно, — поддержал его младший. — Нечего спьяну выламываться.
— Иван Матвеевич, — позвал старший Ваймер, — подойдите на минутку.
— Ладно, ребята, я сам, — сдался Мельников. Он встал, пошатываясь, хватаясь за стену. — Так и быть, по-вашему, без шума, я сам возьму, я капельмейстер.
— Иван Матвеевич, рассчитаться вроде бы время, — сказал Ваймер-старший.
— Уходить собрались? — спросил Устинов. — А то посидели бы еще, время терпит. — Он сунул руку во внутренний карман пиджака, достал деньги — по три, по рублю — не считая, протянул их Мельникову.
— По-другому я хотел, — вздохнул, будто извиняясь, капельмейстер, — хотел, да не получилось.
Ваймер-старший взял деньги, пересчитал, взглянул на Устинова.
— Договаривались-то на двадцать пять, — сказал он, — а тут всего двадцать.
— Так ведь обещали прийти вшестером, а пришло четверо, — улыбнувшись, ответил Устинов. — Неполный оркестр.
— С работы не отпустили, Иван Матвеевич, мы-то тут при чем, — сказал старший Ваймер. — Сами еле отпросились.
— Я-то и вовсе не при чем, — засмеялся Устинов. — Пацану как, равную долю даете? — поинтересовался он.
— Такого пацана поискать, — сказал капельмейстер.
— Ишь ты, — удивился Устинов, — я думал, он вроде ученика у вас. А оркестр все же был неполный, играли неважно.
— Кто падлом сызмальства жил, тот и в землю падлом уйдет, — тихо, как бы про себя, проговорил Николай.
— Вы гляньте на него, — сказал Устинов. — Чего только не терплю, чего не прощаю ему ради брата. Дружки они были… — Он подошел к Николаю, тронул его, — выйди на улицу, охолонь, протрезвись, до глаз налился.
— Не пойду, — сказал Николай и зарыдал вдруг, кинув на стол голову, — ох, Митяй, на кого ж ты меня покинул…
Вошла дочка Устинова, стала ходить из кухни в комнату, приносить на желтой широкой доске алюминиевые миски с темным, твердым, как холодец, киселем, молча, ни на кого не глядя, расставлять их по столу. Младший Ваймер отхватил ложкой кусок, сунул в рот, проглотил, прижмурился.
— Ничего, — чмокнул он языком, — жрать можно.
— Вставайте, — сказал Мельников, — надо идти.
Они выбрали из вороха одежд свои пальто и шапки, оделись, подняли с пола, обтерли запотевшие трубы. В прихожую вышел Устинов, и дочь его стояла тут же, стояла, прислонившись к стене, глядела на старшего Ваймера.
— Приду, — тайно шепнул он ей. — Жди.
Устинов проводил их во двор, отворил калитку, остановился, отозвал в сторону Ваймеров.
— Папаше передайте, зайду я к нему на этой неделе, — сказал он. — Надо поговорить.
— Ладно, — кивнул Ваймер-младший, — передадим.
— Дело у меня к нему, задумка одна есть. Только уж больно себе на уме старик, — Ухмыльнулся Устинов. — Все хитрит, все ему мало.
— Хитрит не хитрит, а обдурить себя не даст, — сказал, мстя за недоданные пять рублей, Ваймер-старший.
— Ну, идите, идите, путь-то не близкий, — Устинов подтолкнул братьев к дороге, закрыл калитку. — Не забудьте передать.
— До свидания, — простился Мельников. — Спокойной ночи.
— Бывайте, — ответил Устинов. — Счастливо дойти вам.
Деревня спала уже, лишь в редких избах светились окна да где-то вдалеке играла, заливалась долгими переборами гармошка. Мальчик шел рядом с капельмейстером, Ваймеры же, как всегда, шагали впереди, давили скрипучий снег хромовыми сапогами. Ночь была тихая, морозная и очень светлая; за избами с обеих сторон дороги виднелись отчетливо и выпукло серые яблоневые деревья, под которыми по белому снегу плелись замысловатые узоры оттененных луной веток. Справа, из приоткрытой калитки, высунулась маленькая лохматая собачонка — мальчик успел рассмотреть острую морду, темные глаза, стоявшие торчком уши — высунулась, глянула на идущих, коротко, несмело тявкнула. Ваймеры цыкнули на нее, засвистели, затопали ногами, собачонка бросилась во двор, к дому, пронзительно, срываясь на визг, залаяла, и тотчас же всюду, по всей улице, завыли, загавкали на тысячу голосов большие и малые псы.