А вечер только вошел в силу. В небе вспыхнули звезды, что-то заверещало, зачирикало в кустах. Подуло прохладой с гор, едва видимых в темном небе, крепко запахло свежестью дальних ледников. Тихо шелестели тополя, волнуясь на ветру, откуда-то доносилась музыка. Было спокойно, безмятежно в мире. И совсем темно. Только из окон, из-за прикрытых ставен, падали на улицу узкие полоски света.
Бибо помахал рукой близнецам и пошел к своим приятелям. Он шел по темной улице и посмеивался, вспоминая деда. И почесывал время от времени спину. А внизу, у ног его, клокотал невидимый ручей.
Приятели ждали его, курили, разговаривали. Они стали расспрашивать, чиркать спички, разглядывать его спину. А Бибо хохотал на всю улицу. Он просто разрывался от смеха, рассказывая о старике. Потом схватил приятелей за плечи и потащил их по улице, распевая во все горло. И где-то за селом дружно вторили ему лягушки.
Бибо ничуть не изменился после этого сватовства, и люди удивленно разводили руками.
— Он проживет сто лет, — говорили они, — и никогда не образумится. Он слишком беззаботен.
А Бибо шел себе и пел свои песни. Ночь оседала на землю, где-то в полях горели костры, крася небо мерцающим заревом, в листве пересвистывались неведомые ночные птицы. Всходила луна, ясная и щербатая, как первый зуб младенца, свежо голубели освещенные ею горы. И гавкали, выли на луну ошеломленные собаки.
Хорошо, вольготно было на душе у Бибо. Ему нравилось идти по темной земле, смеяться и петь, обняв за плечи приятелей.
— Ой, уарайда, уарайда, — пел он.
— Уарайда, ой, — подпевали ему приятели. Они чувствовали что-то новое в его песнях, почти неуловимое. Может, это была грусть, может, вдохновение.
Проходя мимо дома Заремы, Бибо смолкал на мгновение, переводил дыхание, и в новой песне его звучала нежность.
А дед чертыхался, грозил из окна большим коричневым кулаком. Он не знал разрушительной силы этих песен и удивлялся задумчивости Заремы. А песни рвались в дом, и дед бесновался. Будь он помоложе, он знал бы, что делать. Он научил бы этого парня обходить его дом. А теперь он лишь махал в темноту кулаками и гнал близнецов закрывать окна.
Лова и Батрадз повиновались с большой неохотой. Им по душе были песни Бибо, и сам он им был по душе. Они сожалели, что так получилось с ним, но ничего не могли поделать, потому что были слишком малы. Им оставалось только радоваться встречам с Бибо, когда он находил их и присаживался рядом на корточки. И они все дни проводили на улице, ожидая его.
В тот день, когда Раззява-Мытыл упустил с фермы племенного быка, они, как всегда, сидели на земле и возились в пыли. А бык неторопливо трусил по улице, раздувая ноздри и косясь по сторонам. За ним бежал Раззява-Мытыл, уговаривая его остановиться и не делать глупостей. Но бык уже присмотрел себе пару близнецов в конце улицы, и глаза его налились кровью. Он поднял хвост и заревел во все горло.
Батрадз, увидев его, убежал, а Лова как сидел, так и остался сидеть в пыли. Казалось, ему совершенно безразличен этот бык, и он не собирается даже взглянуть на него. А люди, как завороженные, стояли и смотрели на все это. И слышался только тяжкий топот копыт и жалобные вопли Раззявы-Мытыла. Он все еще надеялся усовестить быка.
Но бык и не думал его слушать. Он мчался сломя голову и угрожающе хрипел. И когда между ним и Лова осталось несколько шагов и люди обмерли, откуда-то вдруг выскочил Бибо. Он перебежал улицу, выхватил близнеца из-под самых рогов, оттащил его в сторону и перебросил через забор в чей-то двор. И только шлепнувшись об землю, Лова встал и разревелся.
А бык уже летел на Бибо. С ноздрей его падали куски пены, и был он распален и огромен, и с этим быком Бибо вдруг вздумал затеять игру. Он стал прыгать перед самым его носом и махать руками. Бык, осатанев, бросался на него, но попадал в пустоту, потому что Бибо успевал отскакивать в сторону. Потом он оббежал быка и, ухватившись за черный метельчатый хвост, стал тянуть за него, упираясь изо всех сил.
Но бык извернулся, и люди снова обмерли: задетый рогом, Бибо отлетел далеко к забору. Он вскочил и бросился было к быку, но тут подоспел наконец Раззява-Мытыл. А Бибо, бледный, вспотевший, стоял, привалившись к забору, и левая рука его бессильно висела вдоль тела.
Подошли люди и напустились на Раззяву-Мытыла, из-за которого вечно что-нибудь случалось, а когда он ушел со своим быком, стали ругать Бибо.
— Наконец ты допрыгался, парень, — говорили они. — Полежишь теперь в больнице, понюхаешь лекарств. И кто знает, как срастется твоя рука. Ну когда ты поумнеешь?