Пожалуй, нигде эта нотка не звучит столь мажорно, столь радостно, как в эдикте египетского префекта Тиберия Юлия Александра (68 г. н. э.){30}. Этот человек был связан с моральной философией прямым родством, приходясь племянником знаменитому иудейскому мыслителю Филону Александрийскому. В молодости Александр увлекался философией, но в отличие от своего дяди не был идеалистом ни в философской, ни в житейской сфере. Как философ, он отрицал божественное провидение и доказывал способность животных мыслить{31}. Как практик, он переменил религию и поступил на императорскую службу. Клавдий назначил его на пост наместника Иудеи, Нерон сделал римским всадником (второе сословие после сенаторского) и префектом Египта.
Здесь Александра и застали перипетии гражданской войны, захлестнувшей Рим после смерти Нерона. В 68 г. префект поддерживает Гальбу, занявшего столицу империи во главе испанских легионов. Положение Гальбы, а главное, самого префекта, крайне шатко. Чтобы стабилизировать ситуацию, снискать поддержку населения, Тиберий Юлий Александр издает грандиозный эдикт, охватывающий чуть ли не все стороны жизни Египта. В эдикте он изливает милости на долину Нила: укрощает доносчиков, пресекает злоупотребления, прощает недоимки. Напрашивается аналогия с «декретами человеколюбия» Птолемеев, которые как раз и представляли собой излияние царских милостей. Поскольку же «декреты человеколюбия» восходят к фараоновским традициям, то и эдикт филоновского племянника возводят в литературе к тем же традициям{32}.
Стоит, однако, от содержания эдикта перейти к его форме, как открывается картина совершенно оригинальная. Префект обращается не к безответным подданным, а к людям с самостоятельной жизненной позицией. Он взывает к их добродетелям и успокаивает их гнев.
Оказывается, еще при въезде в Александрию (за много месяцев до издания эдикта), Тиберий Юлий Александр был оглушен жалобщиками, вопиющими к нему «как небольшими группами, так и целыми толпами». Но почему-то тогда реформы не воспоследовали. И только с приходом Гальбы все переменилось. Теперь Александр решается устранить безобразия, чтобы «с еще большей радостью» египтяне «надеялись на все, клонящееся к спасению и преуспеянию от воссиявшего нам ко спасению всего рода человеческого благодетеля Августа Императора Гальбы». По сообщению Плутарха, когда слухи о смерти Нерона достигли Испании, где Гальба был наместником, последний внушил толпе, собравшейся перед его домом, «твердые и светлые надежды на будущее»{33}. Египетский префект поступает аналогичным образом. Прежде всего он издает эдикт. Эдикт запрещает насильно привлекать кого-либо к откупу налогов и аренде императорских поместий. Обычно откупщики и арендаторы вносили в казну огромную сумму денег, а собрать ее с населения (в виде налогов и т. п.) не очень надеялись. Естественно, приходилось заставлять богатых людей под угрозой порки брать на себя откупы и аренду.
Но префект верит в лучшее. По его мнению, насилие лишь вредит казне, поскольку квалификация и старание «откупщиков поневоле» весьма сомнительны. Нужны добровольные опытные и старательные работники. «Прежде всего, — объявляет Александр, — я признал обоснованным ваше прошение, чтобы нежелающие не принуждались силой к откупу налогов или к аренде императорских поместий вопреки повсеместному обычаю провинций и что немало повредило делам привлечение к ним неопытных людей, которым силой передавались откупы. Поэтому я сам никого не принуждал и не буду принуждать к откупу или аренде, зная, что и императорским суждениям соответствует, чтобы делами усердно занимались те, кто хочет этого и в состоянии принять их на себя. Я уверен, в будущем никто не станет насильно привлекать откупщиков и арендаторов, а будет сдавать в аренду тем, кто захочет взяться по доброй воле, скорее соблюдая извечный обычай прежних префектов, чем подражая чьей-то минутной несправедливости» (стк. 10–15). Уверенность Александра оправдалась самым комическим образом. Принудительный откуп исчез, а принуждение умножилось. При императоре Траяне (98—117) откупщика, имевшего все же шанс обогатиться, сменил литург — человек, собиравший налоги только во имя государственных интересов, без всякого жалованья, без всякой надежды на корысть.
В римском Египте сложилась уникальная фикция, название которой — литургия (о птолемеевской литургии, носившей несколько иной характер, мы здесь говорить не будем). С одной стороны, литургия — род повинностей (сбор налогов, поддержание порядка и т. п.). С другой стороны, она абсолютно добровольна. Более того, власть не может доверить ее безнравственным индивидуумам. Префект Меттий Руф велит докладывать ему о всех литургах, не пригодных к своей должности по причине несоответствия имущества, слабости здоровья или чего-либо иного, «чтобы все были пригодны не только имуществом, но и возрастом и образом жизни, как и подобает тем, кому доверено имущество господина»{34}.
С точки зрения апостола Павла, который заботился о другой литургии — христианской, — епископ должен быть непорочен как управляющий (эконом) бога. Именно таких людей следует допускать на епископскую и любую духовную должность{35}. Нетрудно заметить совпадение не только требований, но и аргументов: непорочный человек призван быть управляющим, ему доверено имущество господина.
Птолемеи тоже предъявляли к своим чиновникам моральные требования. Но требовали они только честной службы. Частная жизнь чиновника («образ жизни») не волновала царя. К тому же требования Птолемеев были вполне законны: они платили чиновникам жалованье. Требования префектов — фикция чистейшей воды. Литургам жалованья не платили, к службе их принуждали, никакая нравственность, конечно, в расчет не принималась. Тем более забавны воспитующие усилия властей.
В то время как Римская империя в целом успешно бюрократизировалась, Египет не менее успешно избавлялся от бюрократии. На место многочисленных птолемеевских чиновников, получавших жалованье, встали литурги, служившие «добровольно» и «бескорыстно».
Чисто «эллинское», «гражданское» отношение к повинностям проникает даже в частные письма. Гермодор желает Теофану «исполняться радости за сыновей твоих Анисия и Афтония, чтобы здравствовали они и исполняли должное, заботясь как о личных делах, так и о литургиях»{36}.
Вернемся к эдикту Тиберия Юлия Александра. Добровольность, усердие и прочие добродетели он ищет не только у литургов. Префект хочет, чтобы люди, не боясь притеснений, были спокойнее и усердно обрабатывали землю (стк. 55–59), чтобы «Египет… радостно служил процветанию и величайшему благоденствию нынешних времен» (стк. 4–5). Наконец, в указе упоминаются александрийцы, переселившиеся в сельскую местность по причине трудолюбия (стк. 32–34).
Ж. Шало отмечает уникальность термина «трудолюбие» в египетских надписях и папирусах{37}. Это слово— пришелец из стоической и кинической философии, из популярной морали. Однако говорить об уникальности все же не стоит. Ниже мы увидим, что проповедь трудолюбия вовсе не была чужда письмам римского Египта. Ей посвятил немало строк Филон Александрийский— дядя Тиберия Юлия Александра. Филон сформулировал идею, витавшую в атмосфере его эпохи, — идею усердного труда. Этот труд виделся как антитеза «лености» рабов и «корыстолюбию» наемных работников. Его неотъемлемые черты — усердие и добровольность{38}. Когда Тиберий Юлий Александр говорит о радостном и усердном служении Египта, о добровольности литургий, о трудолюбии сельских жителей, он во многом повторяет мысли своего дяди.
Параллелью к указу философствующего префекта являются не «декреты человеколюбия», а уникальный для птолемеевской эпохи документ — письма «министра финансов» (диойкета) Герода (164 г. до н. э.){39}. Ближайшие потомки переписывали и изучали эти послания как образец эпистолярного искусства. Уже их преамбула напоминает указ Тиберия Юлия Александра. Перед нами не пассивный народ, ждущий благодеяний, но активная толпа — египетские воины, вопиющие о несправедливости, подаюшие прошения. Ситуация обострена. Со времен битвы при Рафии (217 г. до н. э.) египетские воины представляли собой немаловажный элемент в птолемеевском царстве. Тогда доведенный до крайности Птолемей IV был вынужден ввести в бой обученных по македонскому образцу египтян, которые и принесли ему победу. Но далее с ними приходилось считаться, особенно с частями, расквартированными в столице.