Кроме как у него, Грин ранее никогда не видела такого гипнотизирующего оттенка. Великолепный зеленый с полупрозрачным всплеском голубого. Аквамариновые глаза. Цвет так похожий на Великое Бездонное Море, которое покрывало более половины поверхности Форуса. Незабываемые.
И так глубоко приникающие. Замечательная способность, скрывающаяся за пассивным созерцанием.
На его щеках заиграли желваки. Грин наблюдала за тем, как он усмирял свою натуру. Он был не просто избалованным порождением аристократии. Джорлан Рейнард, она была уверена, был соблазнительным вместилищем проблем.
Он уже ей нравился.
В отличие от большинства своих ровесниц, она предпочитала мужчин менее покорных, чем те, которые соответствовали широко распространенному представлению о мужском совершенстве. В тех, в которых был яркопламенный дракон.[54]
И этот яркопламенный дракон хотел быть свободным.
Она знала как оставить его на воле. Ее пульс участился.
Она медленно втянула воздух, успокаивая сердцебиение, и снова внимательно оглядела его с головы до пят. Черты его лица были очень красивы. Твердые губы, нижняя слегка полнее верхней, были гладкими и чувственными. Они словно были изваяны рукой лучшего скульптора. Крошечные скобки в уголках рта, казалось, указывали на дразнящее чувство юмора. Прямой, великолепно вылепленный нос.
Как и его ресницы, волосы были черны как смоль, густые, чуть-чуть недостающие до плеч. Шелковые эбонитовые пряди ловили отблески пламенных огней, беспорядочно играя с ними. Только самые легчайшие волны отделяли их от того, чтобы считаться абсолютно прямыми. Эти неуловимые изгибы только разжигали невообразимый интерес. Недостаточно волнистые, чтобы считаться настоящими кудрями, они создавали сверкающую структуру его волос. Она наблюдала, как насыщенно-черные пряди томно скользили, когда он двигался.
Трудно помнить, что он — сын благородной женщины. Особенно с такими взглядами.
Они намного лучше смотрелись бы в спальне, чем в салоне.
Грин сделала себе мысленную отметку посмотреть, кто был ответственен за его линию предков. Судя по его глазам, она сказала бы, что Санторини.[55] Никто на Форусе еще не смог превзойти работы Санторини за более чем тысячу лет. Методика требовала руку мастера и была описана одной из величайших генетических искусниц всех времен. С одной сотней и двадцатью тысячами генов в палитре ее гений брал природные предрасположенности или «подарочки», содержащиеся внутри особого кода, и украшал их, позволяя индивидуально изменять эти способности на желаемые. Все, что она имела под рукой, было пущено в оборот. Селекция и направленный отбор увеличивали благоприятный результат. Талант, подобным которому обладала Санторини, состоял в том, чтобы извлечь желаемый результат из смеси генетических и окружающих факторов. Уникальные картины, которые являлись итогом, сформированным ее искусством. Санторини ввела на Форусе науку, которую она назвала селективной ген-ен.[56]
Если ребенок имел природную предрасположенность к музыке, грани его таланта могли быть усилены, если он так желал, чтобы анализировать и увеличить до предела этот талант в любом выбранном им направлении. Предрасположенность к такому таланту, конечно же, передавалась им своему потомку. Грин слышала, что подарочки также годились для использования и в других, более интересных областях.
Немногим женщинам выпала огромная удача воспользоваться выгодой от изобретения Санторини.
Существующие примеры ее работы были чрезвычайно редки.
А это многократно повышало цену ложа Джорлана.
Грин по-настоящему заинтересовалась.
В то же время, мужчины рода Рейнардов славились как чувственные от природы создания — возможно, он был не Санторини. Возможно, просто сам по себе.
В любом случае он был бунтующим сочетанием для возбуждения. Именно то, что она обожала. И к тому же весьма редкостным образчиком. Как жаль, что она не в сфере действия Сезона. Она могла бы соблазниться предложить ему цену скрепления.
— Вы знакомы с Герцогиной, — он казался удивленным. Она была намного моложе обычных бабушкиных друзей. Он предположил, что ей около тридцати четырех — тридцати пяти лет по Форусскому счету.
— Достаточно хорошо. Мы хорошие друзья, наши семейные отношения продолжаются со времен Корабля-Семени.
— Я не встречал вас дома.
— Нет. Я подозреваю, что Аня хорошенько прятала тебя, всякий раз, когда приезжала я, — Грин мягко рассмеялась, красивым чистым, как будто хрустальным смехом. — Сколько тебе сейчас, Джорлан? Двадцать три? Двадцать четыре?