— Слабый, как щенок, — пробормотал он, когда Бергер поднял его на ноги.
Он упал бы, если бы слуга не поддерживал его.
Будто только очнувшись ото сна, он оглянулся. Они действительно находились в курятнике. В низкую дверь лился солнечный свет, пол был покрыт птичьим дерьмом. Обитатели курятника — а их было довольно много — были мертвы и разбросаны по полу. Повсюду была кровь, и в воздухе висели маленькие перышки, взвившиеся от движений Бергера. Всем птицам свернули шею и нанесли тяжелые раны. От некоторых кур не осталось ничего, кроме голов. К горлу вновь подступила тошнота, но он сумел ее подавить.
Подняв руки, он посмотрел на ладони. На пальцах запеклась кровь, и темно-красные следы тянулись от запястий к локтю. Он был весь в перьях. От его движений засохшая кровь покрылась трещинами.
Он бездумно провел кончиками пальцев по подбородку и удивленно уставился на красные капли, соблазнительно поблескивавшие в слабом свете. Эти капли хотелось слизнуть, по, чувствуя кисловатый металлический привкус во рту, он удержался.
— Сэр? Сэр?
Бергер продолжал что-то говорить.
— Да, идем уже, — неуверенно протянул он и хотел было сделать шаг, но нога подогнулась.
Без помощи Бергера он не смог бы устоять. Слуга подвел его к выходу. День был серым и туманным, но, несмотря на густые облака, даже такой слабый свет резал глаза.
— Джордж! О Господи, дружище! Ты как вообще? Ну, я имею в виду… Ну и ну! — Снаружи их ожидал худощавый юноша с густыми черными волосами, локонами ниспадавшими на лоб. Кустистые брови подчеркивали темные глаза, придавая некую загадочность лицу. Правда, юношу немного портил мягкий подбородок.
— Не волнуйся, Поли, со мной все в порядке.
— Мне не нравится твой голос, — возразил юноша уже намного сдержаннее. Они направились к огромной темно-зеленой карете, стоявшей перед грязным хутором, к которому прилепился курятник. — Нужно срочно отвезти тебя домой. Я тебя осмотрю. Ну и вид у тебя!
Какой-то мужчина, размахивая руками, попытался приблизиться к ним, но путь ему преградили двое громил, поэтому излить свой гнев незнакомцу не удалось.
— Возмести этому человеку нанесенный ущерб, Бергер. Будь щедр. Нужно, чтобы он запомнил о нас только хорошее.
Мысль о том, какими их на самом деле запомнит крестьянин, вызвала у него улыбку. Голый мужчина, закутавшийся в слишком маленький для него плащ, с лицом, измазанным кровью и перьями, с руками, как у безумного берсерка, да еще двое обеспокоенных сопровождающих. Огромная карета. Выражение лица одного из господ — он мог бы соперничать с печалью Богородицы. Да уж, скорее ситуация представлялась комичной.
— Конечно, сэр, — ответил слуга, впрочем, не отступая от него ни на шаг.
Они двинулись по грязному дворику, и каждый шаг забирал столько сил, будто старость уже пришла. Сложно было даже представить, сколько времени им потребовалось на то, чтобы преодолеть эти тридцать метров. Но в конце концов он очутился в полумраке кареты, закутанный в пальто слуги, и укрылся грубой попоной, в то время как его врач и остальные пытались подкупить разгневанного крестьянина, а самое главное, заплатить ему за молчание.
Он почти уснул, но, когда карета тронулась с места, очнулся. Глаза открывать было трудно, и поэтому он просто прислушался к шепоту.
— На этот раз все хуже, чем в Карлсруэ и Брюгге. Придется ему раскошелиться.
Шепот продолжался, но он больше не мог слушать. Сны вернулись, и, хотя все тело болело, он не мог отказаться от своих сладких сновидений. Потребуется несколько дней, чтобы прийти в себя, но это того стоило.
Карета переваливалась по проселочным дорогам, мягко баюкая больного, который вновь видел заснеженные поля и мчался за добычей.
5
Несмотря на холодный ветер, Никколо не шевелился. Сейчас он не думал ни о дороге, ни о карете, ни о спутниках. Значение имела только гора. Ее величественная белая вершина, видимая издалека, окрасилась розовым. Сквозь узкую щель в облаках прорезались последние солнечные лучи. Над черно-белым миром возвышался Монблан, словно окруженный волшебным светом правитель возвышался над своими подданными. Зрелище было восхитительным, и при виде такой красоты юный итальянец не решался даже вздохнуть. Как жаль, что он не великий художник, ведь умей он рисовать, то запечатлел бы этот дивный миг на полотне во всем его величии.