Не могли мы согласиться и с упреком в переводе одного и того же слова по-разному в разных местах. Любому переводчику и редактору известно, что смысл слова определяется контекстом; в разных контекстах одно слово приобретает разный смысл, и никогда не удается механически сохранять соответствие между английским термином и его русским словарным эквивалентом. Отстаиваемый экспертом идеал «назад к подстрочнику» создает лишь иллюзию точности передачи смысла; сохранение при переводе одного и того же наиболее частотного словарного значения термина может не способствовать лучшему пониманию целого, а затруднять его, как, например, перевод понятия «encounter» буквально точным, но часто контекстуально чуждым словом «встреча». Эксперт отмечала, что наш перевод определенных терминов искажает смысл их употребления Гофманом, но истина заключается в том, что любой их перевод (в том числе предлагаемая в ряде случаев рецензентом калька) неизбежно исказит этот смысл, ибо будет вызывать в сознании русскоязычного читателя иные ассоциативные и контекстуальные связи, чем исходный термин — у англоязычного читателя.
Во многих случаях буквальный перевод просто невозможен, например, с разведением таких понятий, как «шансы», «вероятности», «случай» (да и с многими другими). Эксперт упрекала нас в путанице этих понятий, однако если бы мы перевели chances как «шансы», то как переводить odds? И, между прочим, хорошо известная всем теория вероятностей — это не что иное, как Theory of chances. Ресурсы русского языка оказывались недостаточны для того, чтобы одновременно и точно передать и значение отдельных терминов, и смысл целого; в этих случаях мы вполне осознанно жертвовали первым, а не вторым.
Многие справедливо указывают, что работам Гофмана присущ характер эссеистики, ярко выраженная творческая индивидуальность, его труды отмечены литературным талантом. Поэтому мы никак не могли согласиться с требованием уничтожить в переводе эту составляющую текстов Гофмана, превратив их опять в подстрочник. Гофман заслуживает того, чтобы его работы в русском переводе читали, и понимали, получая от них удовольствие, не только 200 специалистов по истории и теории социологии, но и гораздо более широкая аудитория психологов, философов, культурологов и других гуманитариев, как это происходит во всем мире.
Выразив в ответном письме Фонду свою позицию, мы предложили, после исправления действительных недочетов перевода, справедливо отмеченных экспертом, направить перевод другому эксперту для повторного рецензирования, что и было сделано. Автор второго отзыва Н.Л. Полякова отдала должное большой работе, которая была проведена переводчиком и редакторами, однако, отметив ряд неточностей, пришла к выводу о том, что перевод требует дополнительного и скрупулезного редактирования, прежде чем рекомендовать его к изданию. Она также отметила терминологическую неадекватность, обусловленную отсутствием социологического горизонта понимания текста Гофмана. Согласно ее мнению, претензии, которые можно предъявить переводчику, во многом порождены распространенной в отечественной литературе традицией интерпретировать Гофмана только через влияние на него идей Дж. Г. Мида, в то время как его укорененность в социологической традиции этим не ограничивается; важно учитывать влияние и Г. Зиммеля, и Э. Дюркгейма, и М. Вебера, и Т. Парсонса, и социальной антропологии (Л. Уорнер и М. Мид).
Не оспаривая ограниченность нашего социологического горизонта, мы были, однако, озадачены расхождением мнений обоих экспертов о том, как же правильно понимать Гофмана. И хотя Институт «Открытое общество» по итогам экспертизы перевода исключил данную книгу из списка поддерживаемых, мы не отказались от идеи довести работу над переводом до конца и обратились к Н.Л. Поляковой за рекомендацией, кто из известных ей социологов мог бы выполнить такую работу. Несколько человек отказались за это взяться, в телефонных беседах высказывая абсолютно разные суждения о том, как надо понимать и переводить Гофмана. Согласился это сделать А.Д. Ковалев, который выразил, однако, мнение, что Гофмана следует переводить не терминологически, а феноменологически, как текст, слова которого несут значение, близкое к обыденному. Понятийный строй «драматургического подхода» Гофмана довольно оригинален, и кажущаяся схожесть, а местами тождество его терминологии с терминологией более традиционной социологии скорее иллюзорны. «Похоже, что опыт Гофмана подрывает надежду на исполнение заветной мечты теоретиков социологии — построить мост между наблюдениями и обобщениями на уровне повседневных житейских ситуаций и историческими обобщениями макросоциологии, причем построить не в форме интуитивных прозрений и поверхностных метафор, а в виде лестницы строгих понятий, включенных в общую теоретическую систему»[266]. А.Д. Ковалев в соответствии со своими взглядами тщательно отредактировал около 20 % нашего перевода, однако от дальнейшей работы отказался.
266