Вафа уверенно зашагал к выходу из катакомбы, спотыкаясь и ударяясь о выступающие на полу камни и мелкий бут. Он не чувствовал ни боли, ни страха. Единственное желание - выйти наружу и позвать на помощь людей, чтобы спасти Василия. Вот и выход. Впереди и внизу плескалось море, на небе занималась над водным горизонтом заря.
- Свобода, - вырвалось у Вафы, - мы спаслись.
У самого выхода сидели три человека и курили. Как только они увидели мальчика в тёмном просвете катакомбы и услышали его не то стон, не то крик, они вскочили, подбежали к Вафе. Один из них, видно старший, схватил мальца за руку.
- Жив-здоров, дорогой Вафа, - не то спросил, не то утвердительно констатировал он, - а где Василий?
- Там лежит. Близко от выхода. Он умирает. Спасите его, -
Вафа даже не среагировал на то, что какие-то незнакомые люди знали Василия и его самого по имени.
- Быстро вниз, чтобы нас не засекли, - сказал человек, державший Вафу за руку, - а вы двое - за Василием, и приведите его в чувство.
Сказав это, он грубовато потянул Вафу за собой по виляющей тропинке вниз к морю. Тропинка круто шла вниз и идти было трудно, ноги скользили, но человек крепко держал Вафу за руку и уверенно и быстро двигался вниз, твёрдо зная дорогу.
- А Василий? – пытался напомнить вдруг появившемуся мужчине Вафа.
- С Василием всё хорошо. Не умер он.
Вафа не успел сообразить куда его и зачем ведут от Василия и почему к морю, а не наверх в город или, в крайнем случае, в сторону порта, светившегося огнями далеко слева. Но вот они быстрым шагом, что Вафе приходилось даже местами переходить на бег, подошли к берегу, к небольшому пляжу, загороженному с двух сторон скалками, уходящими от берега в море на несколько метров. У самой кромки воды мерно покачивалась шаланда на ленивой волне.
- Вот тут мы на этой посудине спокойно дойдём до причала и скоро ты будешь дома. Замёрз, небось, - спокойно и ласково обратился к Вафе сопровождающий его человек. На вёслах шлюпки сидели два крепких мужика в тельняшках, а третий подхватил Вафу и как пушинку перенёс его с берега на корму шаланды, быстро укутал в тёплый бушлат мальчонку, кивнул вёсельникам и шаланда отчалила от берега, быстро набирая скорость от усилий умелых гребцов.
Прошло несколько минут и Вафа заснул, согревшись в бушлате, после стольких блужданий, пережив несколько волнительных и тяжёлых часов похода по катакомбам. Он и не заметил, как его, сонного, перенесли со шлюпки на корабль, стоявший в открытом море на якоре. Как его уложили на чистую тёплую постель, переодели и укрыли тёплым пушистым одеялом. У Вафы с этого момента началась совсем другая, может быть и не интересная, но, во всяком случае, сытая жизнь. Мы об этом никогда ничего не узнаем. Может быть только каким-нибудь чудом донесёт молва в Одессу о дальнейшей судьбе Варфоломея Стрижака, а может быть и под каким-нибудь другим именем, о его судьбе. Жизнь иногда подбрасывает чудеса. Не даром говорят: «Долго живёшь, до многого доживешь».
- Да ты што, - судачили женщины в быстро собиравшейся толпе зевак, - слушай сюда, я тебе говорю, сплошной кошмар. Уже два дня не могут найти мальчика. Ужас какой-то. И никаких следов. Ничегошеньки. Как в землю провалился. Уже в газетах писали. А что с ним могло случиться?
- В том-то и дело. Сплошной ужас. Среди бела дня пропадают люди. На той неделе калека с Привоза пропал. Был-был столько лет на своём месте. Просил милостыню. И пропал. Место пустое. Как будто ждёт его.
- А судачат бабы, что видели его на Староконном? – нерешительно возразила другая.
- А может это и не он, кто знает, - не унималась баба с кошелкой.
- Как ты думаешь, это убийство?
- А ходят слухи, что евреи его прикончили для крови на мацу.
- Ты дура, чи шо? – вступила третья из толпы, - да те явреи ни в жисть не употребляют крови. Я подрабатываю в нашем доме, режу кур нашим хозяйкам. Так они не притронуться к той куре, пока я из неё всю кровь выпущу, до последней кровинки.
- А може то похитили? Украли мальчика цыгане?
- Да кто его мог утянуть? Кому он нужон. Он что, какой-то Бродский или его сын? Он, мамаша убивается. Кто её не знает. Злыдня-злыдней. Еле перебивается рыбой на Привозе. И муж – хиляк, еле дышит.
- А вы читали в «Одесских новостях»? Каждый раз прописывают про пропавших людях. Исчезают бесследно, как в омут проваливаются или бездну. Просят народ сообщить хоть что-нибудь, что подало бы на след воров или убийц. И ничего. Никто не видел. Никто не слышал. Одни перетолки, а мальчика нет.
- А на море сколько тонут. Кто специально, а кто по неосторожности. А пьяных сколько пропадает?!
- Больше бы пили и не то случилось.
- Что вы про каких-то людей. Тут мальчик маленький пропал. Не утопился, не сгорел. Просто пропал. Не уж-то убили? Зачем?
К толпе судачащих баб подошел мужчина, постоял-постоял с полчаса, прислушиваясь к разговорам, потом махнул рукой, бросив в сердцах:
- Не морочьте головы!
И пошёл прочь.
- К вам можно? – постучав в открытую дверь, вошел в квартиру Фёдор, - Пелагея Ивановна, здрасьте вашему дому. Василий дома?
- Да дома он, дома. Болеет Василий. Тяжелый он. Доктор говорит, что потрисение у него. И то, трисёт его всего. Я уже теплое одияло достала, малину давала с чаем, а его всё трисёт и трисёт. Бредит, мечется, кричит: «Простите, больше не буду. Виноват я, не хотел…не хотел».
Федя прошел в полутёмную спальню. На кровати, укутанный теплым лоскутным одеялом, лежал, весь в поту, Василий. Фёдор склонился над ним и громко позвал:
- Ты меня слышишь, Василий? Это я – Федя. Василий? – и потряс слегка за плечи больного.
Тот открыл глаза, посмотрел сквозь Фёдора в пустоту и снова закрыл глаза.
- Пелагея Ивановна, - позвал Фёдор, - у вас водка есть? Дайте ему полстакана, сразу полегчает.
Фёдор приподнял Васькину голову, поднес к его губам стакан с водкой, которую он выпил без сопротивления, крякнул, кашлянул, глубоко вздохнул и открыл глаза.
- Фед-я-я, где я, Федя? – простонал Васька, схватившись обеими руками за голову.
- Дома ты. Всё нормалец. Скоро придешь в себя и порядок, - успокаивал его Федя. – Вставай, выйдем на воздух, полегчает.
Василий с трудом встал с постели, шатаясь, добрался до двери, потянул дверную ручку на себя, но дверь не поддавалась, дернул сильнее, чуть не вырвал ручку. Фёдор резко отодвинул шатающегося Василия, открыл дверь наружу и они вдвоем, преодолевая три ступеньки вверх, вышли во двор.
Подхватив Василия под руку, Фёдор вывел его на улицу. Постояли. Василий понемногу приходил в себя.
- Чего это тебя так развезло, Филька-дура, - спросил Фёдор.
- Шо было, шо было…враз не помер я в той катакомбе, в жизни не видал такого ужаса, - начал рассказывать Василий, ухватив Фёдора за рукав. Руки его задрожали, глаза налились кровью, всё тело вздрагивало, как в лихорадке.
- Стой, не надо…пока, потом, - испугался Фёдор, - пойдем, посидим, выпьем, закусим, сразу оклемаешься.
Пошли они по Ланжероновской до угла с Екатерининской, зашли к «Робина», но не с парадного углового входа, а со стороны веранды. Федя не хотел, чтобы его видели, сидящие в зале, посетители. Заняли крайний столик, ближе к аптеке Зальцмана, что в соседнем доме. На веранде почти никого не было. До вечера ещё далеко, когда веранду, да и всё кафе, заполняли гуляющие, но и не так рано, чтобы встретить тут маклерскую братию.
Думал Федя зайти с Васькой в «Пале-Рояль», но передумал. Там много людей ошивается. Модное место уже с полсотни лет. На площади рядом с Городским (оперным) театром построили «новый гостиный двор», больше известный как «Пале-Рояль». Двухэтажный прямоугольник на три улицы. Дом с арками архитектора Торричелли, внутри закрытого пространства небольшой сад с выходом в него террас кафе и ресторанов. Он был раз в десять меньше парижского «Пале-Рояля», но акации и каштаны роднили его с парижским. И одесситы считали его не хуже парижского. Все 44 торговые секции, задуманные архитектором, были одинаковыми, чтобы подчеркнуть величие «Южной Пальмиры». В подвалах здания располагались кухни, склады для провизии, дров и угля. Первый этаж занимали модные магазины, кафе и рестораны, а на втором – жили сами хозяева.