— И что президент?
— Пока не знаю, — пожал щуплыми плечами Костя, косясь на дверь в кабинет Люки. — Так что, ее не будет сегодня?
— Думаю, нет.
— А я вам новую порцию принес. — Костя извлек из сумы коленкоровую папку, разумеется тоже кошмарно потрепанную, с на честном слове держащимися тесемочными завязками.
Талант Кости настолько многогранен, что, помимо всего прочего, из-под его пера выходят еще и эпитафии, которые он время от времени притаскивает нам.
— Давай посмотрю.
— Да что ты в этом понимаешь? — как обычно, насупился он.
— Ты же знаешь, у меня есть опыт в журналистике вообще и в публикаторстве в частности. — Я выдернул из его руки папку. — В школе мне доверили выпуск стенной газеты "Костер". И потом, я ведь с рецензированием эпитафий тебя еще ни разу не подводил. Во-первых, я, будучи погруженным в контекст, лучше тебя чувствую стилистику и настроение этого жанра. А во-вторых, безошибочно ориентируюсь в Люкиных вкусах.
Я раскрыл папку, заранее зная, что в ней обнаружу: стопку отпечатанных на полуслепой машинке листов, в верхнем правом углу которых проставлено имя автора (даже если творение состоит из одной единственной строки), а в левом нижнем — паспортные данные создателя текста, адрес, номер пенсионной книжки и прочие реквизиты. Уже не в первый раз рецензируя творения Алдарионова, я действовал по накатанной схеме, то есть бегло просмотрел всю пачку, раскладывая листки по отдельным стопкам: всего их, как правило, набирается шесть.
В первой оседают тексты, созданные Костей в порыве сердобольного к себе отношения: как правило, они представляют собой обращение безутешных родственников к усопшему. Вторые отстраненно философичны — они Косте удаются совсем неплохо. Третьи написаны под настроение сугубо лирическое. Четвертые есть слово, вымолвленное в простоте, — и, как всякое такое слово, оно тоже, как правило, удачно. Пятое — обращение к Создателю. И шестое — ни в какие ворота не лезет.
— С чего начнем? — спросил я, опуская ладонь на стопку с воображаемым грифом "Ни в какие ворота". — С грустного?
— Да что ты понимаешь... — на всякий случай обреченно пробормотал Костя, приготовившись слушать приговор.
— Ну, поехали, — сказал я, извлекая из пачки лист, и, держа его — согласно поэтической манере читать стихи — в парящей несколько на отлете руке, продекламировал:
Не высказать горе,
Не выплакать слез,
Навеки ты радость
Из дома унес.
— Костя, я ничего не имею против смысла этого творения, — заметил я после паузы. — Но ритмическим строем оно мне поразительно напоминает жанр частушек. Или вот еще:
Ты спишь, а мы живем,
Ты жди, а мы придем...
— При чем тут частушки?! — взбеленился Алдарионов. — У частушек совсем иной мелодический строй. Вот послушай; — Он откашлялся и тягуче пропел:
Вот упал метеорит,
А под ним еврей лежит.
Это что же за напасть?..
Камню некуда упасть!
— Ну ладно, — согласно кивнул я. — Убедил. Пошли дальше.
Проходящий, остановись,
Обо мне, грешном, помолись.
Я был, как ты,
Ты будешь, как я.
— Это слишком рискованное откровение, — прокомментировал я. — Надо же быть полным идиотом, чтобы остановиться у памятника с таким текстом. Да еще помолиться. Я понимаю, конечно, философскую подоплеку — мол, все там будем! — однако высказана она слишком в лоб: "будешь, как я..." Тебе случалось видеть труп после того, как он полежит в земле?
— Да, — кивнул Алдарионов. — Ты прав, пожалуй. Давай выпьем. — Он свернул "Гжелке" синюю ее головку, налил в стаканы. Мы выпили, Костя выдохнул в меня винные пары: — Давай, мордуй меня дальше, сатрап.
Я не понял, при чем тут сатрап, но продолжил экзекуцию:
— Этот текст явно навеян лирическим настроением. Но сделан он крайне косолапо, вот послушай сам:
Как линь желает к потокам воды,
Так желает душа моя к тебе.
— При чем тут линь? И почему не сом, скажем? Сом — даже чисто внешне — это куда более печальная рыба, нежели линь. И потом, что такое "потоки воды"? Сказал бы проще — река. И вообще придал бы этому простому мотиву аллегорический смысл.