— Она немая, Майк, — сказал я. — И ничего не слышит.
— Что, ничего не говорит? — тихо спросил Майк.
Я покачал головой.
— Черт, как я тебе завидую. Ну ладно. Куда едем-то?
— Я покажу.
Они высадили нас на смотровой площадке и унеслись. Грохот двигателей еще некоторое время клубился в глубинах тенистой аллеи, потом стих. Я обнял ее, подвел к краю берега, откуда открывался просторный вид на город, который в голубоватой дымке тек слева направо, как река. И так мы стояли обнявшись на высоком берегу смотровой площадки — глядели на мутную воду и никаких планов на будущее не строили, довольствуясь безмолвным согласием в том, что будем просто жить, бесхитростно, но мудро, туго сплетясь корнями, предположим, как вон тот старый тополь с раздваивающимся на два русла стволом: с весенним теплом из его ветвей прыснет молодая листва, поздней осенью тополь ее сбросит — и все будет хорошо, лишь бы не пилили ржавыми пилами наши набрякшие от пуха ветви, да лишь бы не травили почву едкими ядами, да лишь бы не загораживали заводскими дымами солнце, да лишь бы не было войны.