Заскочили на "Аэропорт", я бросил на кровать рюкзачок с "ласточками", майку и прочее траурное барахло, вернулся в машину, мы выбрались на Ленинградку, покатили от центра, поплутав окраинными тропами, выбрались к Строгинскому мосту, а скатившись с него, свернули на пыльный и валкий проселок. Я подумал о том, что предположение о цели нашего путешествия не лишено оснований: слева по ходу лежала Москва-река, песчаный берег круто взбегал к тонущему в густой зелени старому и некогда окраинному кварталу, справа открывался просторный залив, шершавые от свежего крепкого ветерка воды которого старательно расчерчивали прямыми стремительными линиями летящие под легкими парусами виндсерферы.
Неподалеку от берега рекламно выпендривался на мощном водном мотоцикле крепко сбитый парень в туго обтягивающих чресла гидрошортах и желтом спасжилете, голову его плотно охватывала красная косынка, повязанная на пиратский манер, с крепким узлом на затылке. Разогнавшись, он закладывал предельно крутой вираж и в пене веером разлетающихся брызг совершал разворот на триста шестьдесят градусов, рискуя перевернуться, — цирковые номера он исполнял на глазах обширной компании пляжных девочек, парочка из которых выступала топлесс, девочки сонно лакали пиво и походили на стаю пригревшихся на солнце кошек.
Ни с того ни с сего я резко качнулся вперед — Мальвина придавила тормоз и выскочила из машины, я последовал ее примеру. Она сидела перед передним бампером на корточках и, держа на ладони маленькую черепашку, ласково гладила ее пальцами по панцирю:
— Бедняжечка, ну как же тебя угораздило-то, прямо под колеса? Еще чуть-чуть, и быть беде! Ну что ж ты, милая... Твоя старшая сестричка, что живет в старом домике над прудом, куда как осмотрительней... А ты вообще-то чья?
От пыльной зелени придорожных кустов отделилась девочка лет восьми с бледным испуганным лицом и осторожно, бочком, двинулась к Мальвине, та снизу вверх глянула на ребенка:
— Твоя? Ну что же ты не следишь за ней?! Так нельзя. А если б я не успела притормозить?
Девочка шмыгнула носом, по бледной ее щеке скатилась сочная слеза, остановилась на остром подбородке, застыла на мгновение, а потом нехотя оторвалась и улетела в бурую пыль дороги. Поглаживая по головке, Мальвина повела девочку, прижимавшую черепаху к груди, к кустам, сквозь зелень которых сочился шашлычный дымок, густо настоянный на том характерном галдении, которое сопутствует всякому пикнику с обильными, судя по всему, возлияниями. Отсутствовали они минут пять, которые были потрачены с толком: за созерцанием занятной сцены, разворачивавшейся на укромной полянке справа от дороги. Водный мотоцикл стоял уже у берега, а сам каскадер, уединившись с одной из почитательниц своего таланта на полянке, расстегивал молнию гидрокостюма; прислушиваясь к журчанию опускающейся молнии, девочка поглаживала полные груди, на вид ей лет шестнадцать, она была из породы пышечек — ниже среднего роста, плотненько сбитая и в том самом спелом соку, когда все ее пикантные округлости еще хранят свои идеальные тугие формы. Но ведь этому спелому фрукту, налитому сладкими соками, наверное, недолго осталось благоухать, — такова печальная природа всех пышек, пройдет лет пять от силы, и она начнет перезревать, тучнеть, мягчеть и терять те формы, что так радуют мужской глаз. На ее миловидной, трогательно глуповатой мордашке стояло выражение примерно такое, с каким кошка поигрывает с загнанной в угол мышкой — дождавшись, пока отважный покоритель водной глади окончательно разоблачится и уляжется на пыльную траву, она. проделала припухшими губами серию каких-то разминочных движений — наподобие тех, какими профессиональный трубач предваряет первое поцелуйное прикосновение к мундштуку инструмента, — потом медленно опустилась на колени меж широко раскинутых ног парня, наклонилась и вдруг резко откинулась назад, расслышав мой переливчатый свист.
Повертела головой, махнула рукой — ей ведь невдомек, что Голубка пролетела мимо, взбодрив мою мышечную память: Голубка частенько вот так же, угнездившись между твоих разваленных на стороны ног, наклонялась и, пуская гибкое свое тело мягкой волной, чертила сосками теплых и ласковых грудей причудливый узор по моему вдруг напрягшемуся животу, груди, плечам, а я лежал, глядя в потолок, и перебирал в пальцах ее шелковистые волосы, — и теперь девочка, волной накатывая на водного мотоциклиста, поводила при этом плечами, отчего груди ее так мягко и тяжело колыхались, едва касаясь распластанного под ней парня, наконец она выпрямилась и с тяжким вздохом штангиста, примеривающегося к тяжести снаряда, наклонилась — ее хлынувшие вниз светлые полосы скрыли от моих глаз низ живота ее партнера, который по-прежнему лежал, закинув руки за голову, и пялился в небеса с таким выражением, будто высматривал в нем философские глубины не здешнего, а какого-то немыслимо далекого от нас во времени и пространстве неба, аустерлицкого например.