Замечание взбесило: "А он что, внебрачный сын папы римского или внучатый племянник далай-ламы? В любом случае, кем бы он ни был, это большая сволочь. А всякую сволочь я привык мочить. Где достану, там и мочу. На улице так на улице. В сортире так в сортире".
Он загадочно улыбнулся, обернувшись и глянув на экран, неожиданно спросил: "Тебе есть куда спрятаться? Тебя ищут. Вернее сказать, пока они ищут не конкретно тебя, а того неизвестного вандала, который приготовил из сына уважаемого родителя отбивной шницель с кровью. И я не сомневаюсь, что скоро они выяснят, что этим кулинарных дел мастером был именно ты. И в этот момент ты смело можешь заказывать себе место на кладбище". — "Догадываюсь". — "Догадывается он... — невесело усмехнулся Малахов. — Папаша сотрет тебя в порошок. — Он сделал паузу, спрятал свою краснокожую книжечку в карман. — Ты и часа не протянешь после того, как он выяснит, кто именно до полусмерти отделал его сынишку. Шума он, понятное дело, поднимать не станет. Тем более морочить себе голову судебным преследованием и прочими процессуальными глупостями. Тебя просто пристрелят при первой же возможности". "А тебе-то откуда известно, что это моих рук дело?" В его взгляде вдруг возникло то неподвижное, свинцовое, неподъемно тяжелое выражение, какое стоит в глазах бредущего за гробом покойника родственника. Он повздыхал и изменившимся голосом протянул: "Откуда известно, роли не играет, только знаю, что ты приговорен, и я ничем не смогу тебе помочь, — закурил, сделал пару глубоких затяжек и опять тихо сказал:— Иди и постарайся не высовывать носа хотя бы в течение ближайшего месяца". — "А институт? Сессия на носу". — "Ты мне поначалу не показался идиотом". — "Выходит, ты — мент, и, несмотря на это, меня отпускаешь?" — "Да. Иди. Я тебя отпускаю". — "Почему?" — "У меня есть на то причины. — Он умолк, глаза его начала застилать та характерная влажная муть, которая туманит взгляд погрузившегося в какие-то не самые приятные воспоминания человека, он вдавил окурок к пепельницу и покачал головой: — Какие причины? Они есть, но про них я тебе ничего не скажу, пока же тебе надо найти укромное местечко, где хотя бы на время можно было укрыться".
Решение пришло просто и естественно, вместе с очередным взглядом на экран, где все еще шел репортаж о войне: "Есть где спрятаться!" И майор Сизов озадаченно дернул пухлой щекой, когда ты на следующий день предстал перед ним в душном кабинете военкомата и спросил: "Опять бросила любимая девушка? — А когда ты ничего не ответил, он мрачно заметил, пролистывая твое личное дело: Знаешь, парень, мне абсолютно по барабану, что именно опять привело тебя сюда, я только знаю... — Он нацепил на мясистый нос очки в тонкой серебристой металлической оправе, которые смотрелись на его ветчинной физиономии совершенно неуместно, и пошелестел бумагами: — Знаю из этих характеристик, что ты был хорошим солдатом".
Да, я был хорошим солдатом.
Он покачал головой и протянул контракт, ты спросил: "Там меня сам черт не достанет, ведь так?" И майор глянул поверх оправы: "Положим так, но насчет черта постучи по дереву!" Но ты отмахнулся, не постучал, и напрасно, черт не достал, это верно, зато достал снайпер, в левое плечо.
Теперь оно изредка ноет. И вот ни с того ни с сего заныло теперь, когда я сквозь решетку "обезьянника" глядел на паркетного мента, и что-то в его вопросительном взгляде мне очень не нравилось.
— Вы хотите узнать, чем мы с Малаховым занимались, когда вместе пили пиво? — спросил я.
— Ну, предположим.
— Вели конфиденциальную беседу.
Мент скрестил руки на груди и промолчал, однако весь его вид говорил о том, что он хотел бы узнать — о чем.
— О бабах, — заговорщически притушив голос, сообщил я. — Ему, оказывается, нравились худые блондинки, а мне полные шатенки. Мы так живо полемизировали на этот счет, что едва не подрались.
Он собрал в поцелуйный бутон свои негритянски пышные губы и, звонко чмокнув воздух, сокрушенно вздохнул:
— Выходит, ты не хочешь мне помочь.
Я принялся размышлять, чем и зачем должен помогать бывшему работнику здешнего отделения, он тяжело вздохнул и перебросился парой быстрых взглядов с коллегами. Коля одобрительно зашевелил бровями, его партнер с видимой неохотой, натужно кряхтя, поднял свой добрый центнер отборной свинины со стула, махнул полстакана без закуски, отпер замок клетки, взял меня за шкирку, резким рывком водрузил в вертикальное положение, прислонил к стене. В правой руке, которую он до этого держал за спиной, возникла черная полицейская дубинка.
Я сделал ошибку, неосторожно двинув левую руку вверх, — растительный инстинкт скомандовал поставить блок, однако я был слишком слаб, чтобы уберечься от хлесткого, с оттяжкой, удара, и в следующую секунду показалось, что в больном левом плече разорвался фугас. Не знаю, последовал ли второй удар, потому что мне и первого хватило, чтобы провалиться в небытие.