— Это настоящий армянский, — сказал Отар.
— Я чувствую.
— Что-то не так?
— С чего ты взял?
— Ты бы на себя посмотрел со стороны, когда я тебе сказал про действие фейс-контроля. Ты просто одеревенел.
— А-а-а, — кивнул я. — Да-да. Одеревенел. Оно и к лучшему.
— Вон как? И что в этом хорошего?
— В таком состоянии я начинаю жить растительной жизнью и становлюсь опасным для окружающих. Стало быть, у меня есть шанс сохраниться. Давай выпьем.
Глоток терпкого, имевшего какой-то суховатый древесный Привкус коньяка, должно быть отменно крепкого, но никак не проявлявшего свой высокий градус — вот оно, настоящее качество! — понемногу возвращал мне способность соображать. Не мигая глядя в бездонную черноту стекол, скрывавших левый зрячий Отара и правый незрячий, вытекший когда-то из глазницы голубоватым моллюском, я тихо произнес:
— Роскошная тетка в широкой шляпе и Мальвина.
Я закурил и, сделав еще один глоток, добавил:
— Каменное лицо, стильный наряд из дорогого бутика, светский раут под открытым небом, странствие по кабакам, где тебя предъявляют окружающим, словно визитную карточку, и наконец свист разрывного каштана над ухом.
Еще один глоток коньяка окончательно привел меня в чувство, и я, вздохнув, постучал согнутым пальцем по краешку стола:
— Черт возьми, Люка едва не накаркала!
Отар, все это время плавным круговым движением кисти взбалтывавший коньяк, медленно поднес наконец рюмку к губам, пригубил и усмехнулся:
— Все это очень увлекательно. Но может быть, введешь меня в курс дела — по пунктам?
— По пунктам так по пунктам...
Пункт первый. Я вдруг отчетливо припомнил странное ощущение, что не отпускало меня те несколько часов, которые я провел в обществе Мальвины, начиная с момента нашего знакомства в приемной охранного агентства и кончая расставанием в угнанной "шкоде": пластика ее движений, оттенки жеста, обыкновение склонять голову набок в секунду задумчивости, пикантные округлости ее фигуры — все это будто бы было мне не внове, все несло смутный отпечаток вторичности. Неудивительно. Потому что той роскошной теткой в шляпе и темных очках, что возникла под сенью нашего пивного шатра и ни с того ни с сего угостила меня пивом, была конечно же она, Мальвина. Бог ее знает, зачем ей понадобилось изменять свою внешность и камуфлировать природный цвет глаз небесно-голубыми контактными линзами... Факт есть факт: она долго пристально вглядывалась в мое лицо, потом сказала — а что, это идея! —и в тот же день появилась у Люки, чтобы оформить за черный "нал", естественно не оставляющий никаких следов в документах нашей скорбной конторы, эти странные похороны... Странные, потому что ведь не оговаривалась конкретная дата церемонии: в разговоре с братками, навестившими наш офис, — кстати, с чего бы это им этим скорбным делом интересоваться? — Люка, помнится, обронила занятную фразу на предмет окончательной даты: "Когда покойник будет готов..."
За то время, что мне пришлось грести в скорбном челне, ничего подобного видеть и слышать мне не приходилось.
— Ну-ну, — раздумчиво протянул Отар. — Дальше что?
Дальше — пункт второй. Впечатление каменности моего лица, вышедшего из-под опытной руки желтоголового визажиста в салоне для истинных джентльменов, имело под собой вполне устойчивое основание, причем не подсознательное, а сугубо предметное, материальное, фактурное: рассеянно проглядывая в нашей приемной притащенные Бэмби эскизы какого-то изящного памятника, я имел случай уже скользнуть по нему взглядом, слишком, видимо, мимолетным и рассеянным, чтобы отложить его в памяти, потому что мысли в тот момент были слишком заняты другими материями — то ли экзотикой городской жизни, то ли невеселым предчувствием мороки, связанной с цыганскими похоронами, то ли размышлениями о благостности жизни в психушке, где можно целыми днями рисовать пейзажи под чутким руководством Бэмби... Так или иначе, то мужское лицо — неясно, полутонами и потому очень изящно, без намека на типичную для посмертных портретов аляповатость, не то чтобы высеченное в сером камне, а вот именно из него плавно вытаивающее — было прописано в эскизах, и теперь я, напрягая память, вполне восстановил его черты. Восстановить бы его сразу — уже в тот момент, когда я после долгих массажно-макияжных процедур глянул на себя в зеркало, там, в салоне "Комильфо", из которого я вышел именно с тем самым лицом, что было прописано на благородном камне.
— Выходит, ты имел счастье оказаться на кого-то похожим?
Выходит, так, и бедный Боренька, перешептываясь с Мальвиной на пороге салона и то и дело постреливая в мою сторону характерным взглядом ваятеля, прикидывал про себя, удастся ли ему из грубого и неотесанного материала моей дремучей — еще бы, после отдыха в Казантипе! — физиономии восстановить черты и формы какого-то неведомого мне оригинала.