Я машинально записал, не понимая, понадобится ли мне эта информация.
— Все, Отар, отбой. Ты меня здорово выручил. Подожди, не бросай трубку. — Я помолчал, не зная, как сформулировать вопрос. — А она...
Сквозь шуршание телефонного эфира до меня долетела его слабая усмешка, и потом возникла пауза.
— Нормально, — отозвался он наконец. — В ней полтора центнера живого веса, и она занимается борьбой сумо. Она уже пару раз выпихивала меня с татами. Но еще не вечер.
— Я рад, что у тебя все в порядке, правда.
Положив трубку, я откинулся на жесткую спинку стула, закурил, и вдруг меня едва не хватил паралич.
— Волоокая матерщинница с большой грудью... — прошептал я, хватаясь за телефон.
Добиться от Сони, отозвавшейся на звонок в офисе, толку — это все равно что набить рот сухим горохом и при этом играть на трубе: Люки нет на месте. А где она? Поехала по делам. Каким? Куда? Бог его знает куда. А мобильник? Мобильник, мобильник... Наверное, в сумочке, она оставила сумочку на столе в кабинете.
— Твою мать! — Я шарахнул кулаком по столу. — Извини, Соня, это я сгоряча... Она хоть примерно не сообщила, где ее искать?
— Да нет. Но к двум должна быть на кладбище.. Там наш клиент... Какой-то генерал...
— Да-да, понимаю, — оборвал ее я. — Какое кладбище? Какой участок? Быстро, Соня, быстро! Давай, детка, шевелись, поднимай документы... Ну же!
На поиск нужной бумаги у Сони ушло минут десять, и все это время я беспрестанно дымил, прикуривая одну сигарету от другой. Наконец она нашла. Я запомнил время и место, допил остывший чай и поцеловал Василька в щеку.
— Спасибо. Все очень вкусно. Мне надо срочно уехать. Я вернусь вечером.
"Если, конечно, вернусь", — про себя внес я поправку в планы на будущее, сунул пояс с "ласточками" в рюкзачок и замешкался в прихожей, дожидаясь, пока она, приподнявшись на цыпочки, не поправит загнувшийся воротник моей куртки, и опять отметил про себя, что движения ее пальцев, а потом и ладоней, стряхивавших с моих плеч несуществующие пылинки, настолько инстинктивны и машинальны, будто она проделывала эти процедуру великое множество раз и все нюансы проводов мужчины, покидающего ранним утром дом, просто осели в ее подкожных тканях.
— Что ты сказала? Извини, я не разобрал. Говори медленней. Мне надо привыкнуть.
"Что приготовить на ужин?"
Вопрос этот, проплывший на ее губах, меня покачнул — мне его не задавали, наверное, лет уже сто, даже Голубка никогда не отягощала себя такими заботами, она была слишком легкокрыла, порывиста, слишком устремлена в небо, чтобы думать о чем-то приземленном, вроде хлеба насущного, сама питалась чем бог послал — сухариком под красное сухое вино, глотком пива с ломтиком чипса — и жила одним мигом, не видя ничего дальше того момента, когда мы вечером ляжем в постель, обнимемся и начнем питаться друг другом: алчно и беспамятно, с каким-то предсмертным отчаянием, как будто все это происходит между нами в последний раз, и ничего не помнила наутро, приветствуя первый свет каким:то глубоким гортанным клекотом, прежде чем начать тормошить меня.
— Черт возьми, — сказал я.
"Что?" —спросили ее глаза.
Черт возьми, я начал забывать, как Голубка выглядит.
В запасе было много времени, но ноющая боль в плече, которая вдруг возникла, едва я услышал упоминание про волоокую матерщинницу, подсказывала маршрут следования, она нарастала, словно притягивая меня к источнику этой боли, гнездящемуся где-то вне меня, и начала мощно пульсировать, отдаваясь в немеющую левую руку, когда я очнулся наконец от вязких пут ступора, обнаружив, что стою на обширном пятаке асфальта, где автобусы свершают свой конечный круг, прямо напротив длинного ряда торговцев кладбищенской рассадой.
— Он скоро появится, — подумал я вслух, выключая двигатель и стаскивая с головы шлем.
— Что? — спросила крайняя в ряду женщина с выцветшим лицом, поправляя разложенные на тарном ящике кулечки, свернутые из пропитанных влагой газет, в которых покоились пухлые куски почвы, проточенной корневыми капиллярами настурций.
— Да так, ничего, — сказал я, поднимая взгляд к латунному небу. — Кукушка кукует.
— Кукушка? — Она проследила мой взгляд и прислушалась. — Хм, чудишь ты, парень... Откуда тут кукушка?
— Да так, залетная, — махнул я рукой в сторону ограды оптового рынка, которую обтекала узкая жила дороги, тянущаяся мимо кварталов Нового Косино и впадающая в конце концов в обширную, мерно гудящую базарным гулом торговую площадь у станции метро "Выхино". — Если не уселась пока в свое гнездо, то, значит, скоро усядется.