— Расскажи. Я люблю на досуге поговорить про дерьмо.
— Этот парень, на месте которого ты должен был лежать в гробу... — Он с минуту вглядывался в мое лицо. — А кстати, вы в самом деле похожи... Только он немного постарше. Ну так вот. Он, собственно, правая рука одного большого человека. В холдинге этого большого человека, по нашим сведениям, сейчас переполох.
— В офисах завелись крысы?
— Крысы? — усмехнулся Малахов. — Вроде того. Этот парень уже давно приворовывал, насколько мне известно от источников в их головном офисе. Не так чтобы по-крупному. Но со временем набежала, должно быть, приличная сумма. Я в деталях не знаю, как руководство прослышало об этом, то ли случайность, то ли кто-то стукнул по доброте душевной...
— Ага, — вставил я, припомнив слова армянина на пикничке. — Это была аудиторская проверка.
— Не исключено, — согласился Малахов. — В любом случае Аркадию Евсеевичу с этого момента была заказана прямая дорога, — он оглядел обступавшие нас кресты. — Сюда. Вон туда, на опушку. Или вон там, в осиннике. Хотя... Возможно, он упокоился бы с миром в каком-нибудь роскошном месте. На Ваганьково или на Новодевичьем. Человек он не бедный. Может себе позволить.
Да уж. Я представил себе, как ворочаются в своих гробах народные артисты, академики и прочие знатные люди в компании братвы, лучшие представители которой спят с ними по соседству под роскошными надгробиями.
— Ты говорил о хорошей сумме. В чем? Тугриках или юанях? Или, не дай бог, в долларах?
— Да кто же теперь хранит наличность в банке из-под соленых огурцов? Нет, конечно... Я ведь давно этой компанией занимаюсь — по роду службы.
— Это Управление по борьбе с экономическими преступлениями, что ли? — припомнил я.
— Это очень большой финансово-промышленный холдинг, — продолжал он, пропустив мою реплику мимо ушей. — Эдакий платан с очень разветвленной кроной и густой массой кустарниковой поросли у подножия мощного ствола.
— Что, даже бензопила не берет?
— Хм, бензопила! — отмахнулся он. — Чтоб его покачнуть, надо подкатывать орудие залпового огня. Да и то вряд ли... Слишком сильные корни. Слишком глубоко сидят.
— Там, где залегают нефтеносные пласты?
— Не совсем... Не нефть, а алмазные трубки.
— Понятно. Если под тобой нефть или алмазы, значит, в самом деле сидишь в этой почве устойчиво.
— Еще бы. Землица в центре нашего города каменная — уж если пророс в нее корнями, то тебя не выкорчуют.
— Ты Старой площади землицу имеешь в виду?
— Ее... Да и мало ли у нас в центре других площадей, улочек и переулков. А впрочем, это неинтересно — тебе, во всяком случае.
— А что мне может быть интересно?
— Бродя вокруг да около этого платана, я невзначай наткнулся на одну маленькую скромную фирму. Она к коренному древу вроде бы отношения не имела — так, скромный, невзрачный побег, да к тому же проросший в тех краях, где у холдинга как будто никаких коммерческих интересов не было.
— Да неужели? Еще остались такие заветные места, где наша братва не пустила корни?
— Таких мест в самом деле мало осталось. Но суть не в этом. Городок, в котором находится контора, называется Амстердам.
— И чем занимается контора? Торгует презервативами?
— С чего ты взял?
— Да так. Я слышал, что основное занятие населения этого славного города, а также миллионных толп туристов, состоит в том, что они повсеместно впадают в грех.
— Не без того. Но контора занимается чем-то более серьезным. Бриллиантами. Когда наш департамент заинтересовался холдингом, мы начали присматривать за их ведущими сотрудниками.
— Ай-ай. Это противозаконно!
— Угу. В нашей стране все что ни делается хорошего — все противозаконно. Тот факт, что мы сидим тут с тобой и пьем за Светку водку, — тоже противозаконно. По закону ты должен бы теперь сидеть в тюрьме за нанесение человеку тяжких телесных повреждений. — Он глянул на памятник, выпил, а потом очень долго молчал. — Ты этого парня так отделал, что он отвалялся полгода в каком-то австрийском госпитале, но окончательно так и не поправился. Говорят, в самом деле головку плохо держит и писается под себя. Он, кстати, сюда не вернулся, так и кочует по элитным альпийским клиникам.
Выдержав красноречивую паузу, Малахов окатил меня долгим, пытливым взглядом, словно лишний раз хотел удостовериться, я ли сижу тут с ним за могильной оградкой или это кто-то другой, потом сглотнул слюну, резко двинув голову вперед, отчего на мгновение сделался похожим на индюка, и на излете этого жеста повисла его тихая фраза: