— Давайте послушаем всю историю прежде, чем сюда явится Доремус, — сказал он с некоторым раздражением.
Вэнс остался стоять, и его взгляд бесцельно перебегал по саду. После небольшой паузы он кратко, но точно изложил всю последовательность событий дня, описав группу присутствующих людей, их отношения и темпераментные стычки; различные забеги и пари; уход Свифта в сад, чтобы прослушать результат главного забега; и, наконец, выстрел, который поднял всех нас и заставил броситься наверх. Когда он закончил, Маркхэм на мгновение скривил подбородок.
— Я все еще не вижу ни единого факта, — заметил он, — который логически противоречит самоубийству.
Вэнс прислонился к стене около окна кабинета и зажег «Режи».
— Конечно, — сказал он, — в том резюме, что я вам дал, ничего не указывает на убийство. Однако, это было убийством, а резюме — это та последовательность и связь событий, которые убийца хочет, чтобы мы приняли. Предполагается, что мы приходим к очевидному выводу о самоубийстве. Самоубийство как результат проигранных на лошадях денег — ни в коем случае не редкость, и лишь недавно в газетах был репортаж о таком самоубийстве. Вполне возможно, что схема убийцы составлена под влиянием именно этого репортажа. Но есть другие факторы, психологические и физические, которые противоречат этой поверхностной и обманчивой структуре. — Он затянулся сигаретой и смотрел, как тонкая струйка дыма рассеивается на легком ветерке, дующем с реки. — Для начала — продолжал он, — Свифт не относится к типу самоубийц. Банальное наблюдение — и часто оказывающееся ложным. Но мало сомнений в том, что в данном случае оно справедливо несмотря на то, что молодой Гарден старался изо всех сил убедить меня в обратном. Во-первых, Свифт — слабая и впечатлительная натура. Кроме того, он был слишком полон надежд и честолюбия — слишком уверен в собственных суждениях и удаче — чтобы убрать себя из этого мира просто потому, что потерял все свои деньги. Факт, что Хладнокровие могло и не выиграть гонку, был возможностью, которую он, как опытный игрок, должен был учесть заранее. Кроме того, его характер таков, что, если бы он расстроился, результатом была бы жалость к себе и ненависть к другим. В чрезвычайной ситуации он, возможно, и совершил бы преступление — но не против себя. Как все игроки, он был доверчив и легковерен; и, думаю, именно эти черты его характера вероятно сделали его легкой добычей убийцы…
— Но смотрите, Вэнс. — Маркхэм подался вперед с недовольным видом. — Никакое количество простого психологического анализа не может сделать преступлением ситуацию, столь очевидную, как эта. В конце концов, это — практичный мир, а я — принадлежу к практичной профессии. У меня должны быть более материальные причины, чем вы мне дали, чтобы я отказался от теории самоубийства.
— О, не сомневаюсь, — кивнул Вэнс. — Но у меня есть более материальные доказательства, что малый не убрал себя из этой жизни. Однако именно психологические черты характера человека — противоречия, если можно так выразиться, между его характером и текущей ситуацией — были тем, что заставило меня пытаться искать более конкретные и наглядные доказательства, что в этом уходе ему кто-то помог.
— Ну, давайте послушаем. — Маркхэм нетерпеливо заерзал на стуле.
— Во-первых, мой дорогой Юстиниан, пулевое ранение в висок несомненно вызвало бы больше крови, чем вы видите на покойном. Имеется, как вы видите, только несколько частично засохших капель, тогда как сосуды мозга не могут быть пробиты, не вызвав значительного потока крови. И нет никакой крови ни на его одежде, ни на плитках под его стулом. Значит, кровь была, возможно, пролита в другом месте прежде, чем на сцену прибыл я — а это случилось, скажем, через тридцать секунд после того, как мы услышали выстрел…
— Но ради Бога, послушайте!..
— Да, да, я знаю, что вы собираетесь мне сказать. И мой ответ — джентльмен не получил пулю в висок, когда сидел на вон том стуле с надетым наушником. Его застрелили в другом месте и перенесли сюда.
— Неправдоподобная теория, — пробормотал Маркхэм. — Раны не кровоточат одинаково.
Вэнс проигнорировал возражение окружного следователя.
— И, пожалуйста, взгляните повнимательнее на беднягу, сидящего там и освобожденного от всех этих ужасов борьбы за существование. Его ноги согнуты под неестественным углом. Брюки перекручены и выглядят очень неопрятно. Его пальто, хотя и застегнуто, сидит на плечах так, чтобы воротник по меньшей мере на три дюйма выше его изящной сиреневой рубашки. Никакой человек не мог бы вынести, чтобы его одежда сидела так криво, даже в момент самоубийства — он старается выглядеть пристойнее почти бессознательно. Сorpus delicti [1] демонстрирует нам все признаки того, что его перетащили на стул и опустили на него.
Пока Вэнс говорил, Глаза Маркхэма внимательно рассматривали обмякшее тело Свифта.
— Даже этот аргумент не совсем убедителен, — сказал он категорически, хотя его тон немного изменился, — особенно ввиду факта, что на нем все еще надет наушник…
— А, точно! — быстро подхватил Вэнс. — Это — другой момент, на который я обратил бы ваше внимание. Убийца зашел немного слишком далеко — в своем старании он перегрузил сцену подробностями. Если бы Свифт застрелился в этом кресле, полагаю, что его первым импульсивным движением должно было бы снять наушник, поскольку он очень легко мог помешать его цели. И наушник этот, конечно же, был бы ему совершенно бесполезен после того, как он уже услышал сообщение о гонке. Кроме того, я сильно сомневаюсь, что он поднялся наверх слушать гонку, уже решив, что совершит самоубийство, если лошадь не победит. И, как я вам объяснил, револьвер этот принадлежит профессору Гардену и всегда хранится в столе в кабинете. Следовательно, если бы Свифт решил застрелиться после окончания гонки, он едва ли сходил бы в кабинет, достал оружие, затем вернулся на свой стул на крыше и надел наушник снова прежде, чем покончить с жизнью. Несомненно, он застрелился бы тут же в кабинете — за столом, из которого достал револьвер.
Вэнс чуть шагнул вперед словно для усиления сказанного.
— Другой момент насчет того наушника — момент, который дал мне первый намек на убийство — это тот факт, что наушник в настоящее время надет на правое ухо Свифта. Ранее сегодня я видел, как Свифт ненадолго надевал наушник, и он тщательно надел его на левое уху — как обычно. Видите ли, Маркхэм, наушник в телефонной будке всегда кладут слева, чтобы оставить свободной правую руку, чтобы делать записи или для других целей. Результат — левое ухо привычнее и лучше слышит телефон, чем правое ухо. И человечество в результате привыкло прижимать наушник к левому уху. Свифт действовал просто согласно привычке и инстинкту, когда надел наушника на левую сторону головы. Но теперь наушник занимает противоположное положение и поэтому неестественен. Я уверен, Маркхэм, этот наушник надели на Свифта после того, как он был уже мертв.
Маркхэм на некоторое время задумался.
— Однако, Вэнс, — сказал он наконец, — можно привести разумные возражения против всех пунктов, которые вы перечислили. Они почти полностью основаны на теории а не на доказуемых фактах.
— С юридической точки зрения вы правы, — признал Вэнс. — И если бы это были мои единственные причины полагать, что совершено преступление, я не стал бы вызывать вас и отважного сержанта. Но даже в этом случае, Маркхэм, могу вас уверить, что несколько капель крови, которые вы видите на виске паренька, не могли бы свернуться до такой степени, которую они имели, когда я впервые увидел тело — они, должно быть, взаимодействовали с воздухом в течение нескольких минут. А я, как уже сказал, оказался здесь спустя приблизительно тридцать секунд после того, как мы услышали выстрел.
— Но если это так, как вы это объясняете?
Вэнс немного выпрямился и посмотрел на окружного следователя с непривычной для него суровостью.