Михаил не собирался развивать дискуссию по затронутой теме. Пора бы сменить пластинку, сказал он про себя. Для него интерес представляла совсем другая «пластинка», та, что на обороте, и он заговорил о том, что в первую очередь волновало его.
– Семен Михайлович,– обратился он к шефу,– вчера проходило заседание партбюро, на котором рассматривался вопрос об открытии Прибалтийского филиала. Партийцев интересовало ваше мнение, но вы отсутствовали. Почему?
– Я не член партии. Никогда не участвовал в сборищах и не собираюсь присутствовать на подобных собраниях.
Семен Михайлович снял очки и ясными очами уставился на подчиненного. Без очков глаза выглядели беспомощными и беззащитными. Расходящиеся лучики, привыкшие прятаться под оправой, молили, чтобы их скорее прикрыли. Только там они чувствовали себя в безопасности. Прием, рассчитанный на слабонервных и впечатлительных людей, не сработал. Михаил понимал, что с мышлением у Семы все в порядке. Он был свидетелем нечто подобного ранее, при дележе годовой премии, выделенной для двух научных подразделений. Когда руководитель лаборатории и руководитель отдела, исчерпав мирные аргументы, зашли в тупик и не смогли договориться, Сема попробовал использовать известный ему прием. Он снял очки перед сидящим напротив Виталием Соловьевым, показывая беспомощные глаза, лишенные очков. Недолго думая, Виталий в ответ снял с носа свои диоптрии и продемонстрировал этим самым, свои еще более беззащитные глаза. Двое руководители, безмолвно посидели напротив друг друга, пока не пришли к выводу, что пора продолжить разговор по существу. Михаил не носил очков. Снимать было нечего. К тому же он знал, что не переубедит шефа, используя любой известный ему прием. Для Семена Михайловича незыблемыми останутся его интересы и все же Михаил недоумевал. От двух людей, шефа и директора, зависело открытие филиала. Оба уверяли, что стоят за открытие нового научного центра, только один говорил, что подпишет соответствующий приказ после заседания партбюро, на котором выслушает мнение Семена Михайловича о целесообразности открытия филиала, а второй не собирался даже посещать заседание партбюро. Два бывших руководителя диссертации разыграли партию, в которой бывшему аспиранту не было места. Никто из них не собирался открывать филиал. Финал был ясен. Оставалось завершение театрального представления. Перед опусканием занавеса напрашивалась очередность написания заявления об уходе по собственному желанию и его представления руководителю лаборатории. Заявление можно было тут же судорожно написать, не сходя с места. Михаил, вспомнив, что жизнь игра и он – на театральной стене, не стремился спешить. Он взял тайм-аут, чтобы Сема не видел, как слагается сочинение.
Михаил прошел в соседнюю комнату, сел за рабочий стол, не спеша достал бумагу и, подождав, пока утихнет раздражение, приступил к написанию. Немаловажным показалось отразить в заявлении, относящемся к важным документам, свое отношение к руководителям лаборатории и института, а вернее, ничего им не показать. Суть вырисовалась кратким предложением, отражающим просьбу об увольнении по собственному желанию. Над формой следовало поразмыслить. Разумеется, заявление пишется не для рассмотрения народами мира, но все-таки подлежит обсуждению, и должно быть обдумано. Легче всего написать заявление своим почерком, не блещущим каллиграфией. Многие медики, у которых трудно прочесть выписываемые рецепты, позавидовали бы размашистым буквам, вылетающим из-под пера Михаила в разных направлениях. Знатоки письма могли объяснить, по исписанным страницам, характер и недуги человека. Предложенная же Семой манера неотрывного письма, резко увеличила размашистость и скорость написания. Как-то Михаил пришел в кабинет к директору с заявлением на командировку, написанным методом неотрывного письма. Виктор Иванович покачал головой и произнес:
– «Ну и почерк у вас!»
Автор текста пояснил, что в настоящее время осваивается, предложенный Семеном Михайловичем метод неотрывного письма, заключающийся в том, чтобы буквы одного слова соединялись между собой.
– Не знаю, не знаю,– сказал директор,– я могу показать последнее заявление Семена Михайловича на командировку, принесенное на подпись, которое блещет каллиграфией. Виктор Иванович открыл папку и стал перебирать бумаги, ища нужное заявление.
– Хотите посмотреть? – спросил он.
– Я верю, – предупредительно согласился с директором Михаил и попросил закрыть папку.
Ему не нужны были доказательства и очные ставки. Он получил еще один жизненный урок, о котором не собирался дискутировать с директором и, тем более, с шефом, предоставляя им право думать о нем все, что заблагорассудится.