С этими словами отец вышел из комнаты.
— Что всё это значит, мистер Оуэн? — обратился я к своему доброму другу, который стоял предо мною в глубоком унынии.
— Вы погубили себя, мистер Фрэнк, вот что; когда ваш отец говорит таким спокойным, решительным тоном — значит, ничего не изменишь, итог подведен.
Так и оказалось; на следующее утро, в пять часов, я уже ехал по дороге в Йорк верхом на довольно приличной лошади, с пятьюдесятью гинеями в кармане, — ехал, как мне казалось, с целью помочь другому занять мое место в доме и в сердце моего отца и, насколько я понимал, отнять у меня в конце концов отцовское наследство.
Глава III
Жестокий ветер парус рвет,
Теченье лодку прочь несет,
Плывет в седую даль земля,
И вёсел нет, и нет руля.
Я оснастил рифмованными и белыми стихами разделы этой важной повести с целью прельстить ваше неотступное внимание силой поэтического дара, более пленительного, чем мой. Вышеприведенные строки относятся к моряку, отважно спустившему с причала лодку, которой он не мог управлять, и отдавшегося на волю течения судоходной реки. Ни один школьник, рискнувший ради озорства на ту же опрометчивую проделку, уносимый сильным течением, не мог бы чувствовать себя более беспомощным, чем оказался я, пустившись без компаса по океану жизни. С такой неожиданной легкостью разрубил мой отец ту связь, которая считается обычно основой, скрепляющей общество, и позволил мне уехать изгнанником из родного дома, что вера моя в собственные достоинства, дававшая мне до сих пор поддержку, теперь странно ослабела. Принц-красавец, из принца обратившийся в сына рыбака, не мог больнее чувствовать унижение. В слепом себялюбии мы привыкаем считать все те блага, которыми нас одаряет неизменный успех, чем-то постоянным и неотъемлемо нам присущим; а после, как только, предоставленные собственным силам, мы увидим, как мало мы сто́им, это открытие становится для нас невыразимо обидным. Когда шум Лондона замолк в моих ушах, отдаленный звон его колоколен еще не раз прозвучал мне вещим «Вернись», как некогда услышал это слово будущий лорд-мэр.[22] И когда я оглянулся с вершины Хайгетского холма на сумрачное великолепие Лондона, у меня возникло чувство, точно я оставляю позади удобства, изобилие, соблазны света и все удовольствия цивилизованной жизни.
Но жребий был брошен. В самом деле, представлялось маловероятным, чтобы запоздалое и неохотное повиновение воле отца могло восстановить меня в утраченных правах. Напротив, такого твердого человека, как он, всегда неотступно идущего к намеченной цели, скорее отвратило бы, чем примирило просроченное, вынужденное согласие подчиниться его воле и заняться торговлей. Пришло на помощь и врожденное упрямство, а гордость нашёптывала, что я буду жалок, если прогулка на расстоянии четырех миль от Лондона развеет по ветру решение, которое я вынашивал целый месяц. К тому же, и надежда, никогда не оставляющая юного и стойкого, приукрасила своим блеском мои виды на будущее. Отец, полагал я, едва ли всерьез намерен лишить меня наследства, как он, не колеблясь, объявил. Своим приговором он, наверно, хочет только испытать мою стойкость; если я терпеливо и твердо выдержу испытание, это возвысит меня в его глазах и приведет к дружественному разрешению спора. Я даже мысленно намечал, как далеко пойду я в уступках и в каких пунктах нашего предполагаемого договора буду твердо стоять на своем; после чего, по моим расчетам, я буду вполне восстановлен в сыновних правах и только заплачу́ легкий штраф в виде некоторого показного покаяния в проявленной непокорности.
А пока что я мог свободно располагать собою и упивался тем чувством независимости, которое волнует юную грудь одновременно и радостью и опасениями. Кошелек мой, хоть и не туго набитый, позволял мне удовлетворять все нужды и прихоти путешественника. Живя в Бордо, я приучился обходиться без слуги; мой конь был молод и ретив; и вскоре присущая мне бодрость духа взяла верх над печальными мыслями, владевшими мною в начале пути.
22
Речь идет о старинном английском предании, рассказывающем о мальчике-сироте Дике Виттингтоне, который собрался было покинуть Лондон, но вернулся обратно, услышав призывный звон колоколов. Впоследствии Дик Виттингтон стал лорд-мэром Лондона.